- Ты какой год мне грозишься, что Васька от тебя уйдет? Третий? Вот, когда уйдет, тогда и обсудим.
- Ну, честное слово, ты, если не кормленная, такая язва. Страшно жить становится от того, какая ты язва.
- Любаша, кончай трепать, и корми меня, быстрей, а то всем достанется. Виноватой ты будешь, точно тебе говорю.
Женщина лишь ласково улыбалась, картинно проявила недовольство, хлопнув цветастым полотенцем ей по рукам, и взяла плошку для каши. Насыпала от души, еще масла сливочного добавила, и меда немного.
- Ты подуй-подуй, горячее же еще!
Маришке, как этим самым медом по душе кто прошелся от материнского взгляда домработницы, этих причитаний, нарочных показушных выступлений в жанре комедии.
- Я дую-дую, не маленькая же, - в самом деле, принялась дуть на аппетитную кашу в плошке, потянула носом аромат, - Мм, Любаша, пахнет то как. Кофе свари, как ты умеешь, а? Пожалуйста.
- Виктория Юрьевна утром звонила, сказала, что кофе с этого дня под строгим контролем. Одна чашка в день, не больше, а то совсем, тебя, напитка лишит. И будешь ты, голубушка наша, пить зеленый чай.
- Упаси боже, эту моч...- быстро исправилась под недобрым взглядом Любаши, - Эту муть пить. Вообще не понимаю прелести зеленого чая.
- Ты, девонька, себя не бережешь, все гонишься, все работаешь. Я понимаю, понимаю, зачем так. Но здоровье то не купишь, красавица, слышишь?! Остановись, передохни.
- У нас намечается очередная проповедь в церкви спасения? - иронично уточнила, смакуя кашу, - Или ты просто, решила мне мозги с утра прополоскать?
- Матери на тебя нет!
- Маму не трогай, пусть отдыхает.
- Да где это видано то? Она мать, или кто? На шее твоей сидит, Илья не малец, ему нянька уже не нужна.
- Люба, ну что ты завелась с утра? Мама молодая, красивая женщина, она влюблена. Ей можно побыть и эгоисткой. Она заслужила.
- А тебе всех на себе тянуть? Ты до ее возраста не доживешь! - тихо гаркнула женщина, скрывая набежавшие слезы. - Это неправильно. Мы все в матерях нуждаемся. А у тебя здоровье не то, чтобы такой образ жизни вести.
- Все, хватит! - отрезала недовольно, - Я тебя услышала, но она живет так, как считает нужным, и пока я могу обеспечивать ее желания, я буду это делать.
Маришка понимала, что хорошо поставленным командирским тоном могла обидеть Любашу, которая поистине, как мать заботится и о ней, и об Илье, но считала правильным сказать именно это. Слишком часто стала Люба ворчать на эту тему. И сегодня ее терпение иссякло.
Завтракала в молчании, не обращала внимания на недовольный взгляд женщины. Она была вправе так поступать и так говорить, но обидеть никого не хотела.
- Ты на меня не злись, Люба, не надо. Вот так мы живем, и ничего не поменяется. Прости за грубость.
- Ай, - она махнула рукой, убирая посуду, - Живи, лишь бы тебе счастье было от всего этого.
Вот и поговорили с утра пораньше. Понедельники никто в их доме не жаловал, это точно.
На работу решила сегодня не ехать, смысла в этом нет, если через два часа все равно придется возвращаться. Илья испугался, и пусть он стал старше, умней и понятливей, бороться со своими страхами он один не должен.
Прекрасно помнила, что творилось с сыном, когда ей стало плохо в первый раз. Он маленький еще был, совсем крошечный, развитый конечно, но беззащитный до дрожи. Не отходил от нее почти два месяца. Пришлось ездить с ним на работу, на встречи с клиентами, даже на предприятия: заводы, склады, стройки, банки, - везде возила его с собой. Сын не отпускал ее руку. Держался за нее своей крохотной ладошкой со всей силы и смотрел напуганными глазами, полными слез. Не разговаривал ни с кем, только с ней перед сном:
- Ты не уйдешь? Мама, ты будешь тут, когда я проснусь?
- Конечно, милый, я буду здесь.
Пела ему колыбельную, рассказывала сказки, обнимала. Стискивала в своих объятиях, уговаривая себя же саму не так сильно сжимать руки, не причинять ему боли, не пугать больше, чем уже есть. Самой было страшно до ужаса, до крови, стывшей в жилах, до паники и истерики. Диагноз не приговор, но любой день мог стать последним для нее, для них. Конечно, ей было страшно, но не за себя, кажется, за себя она давно перестала бояться и переживать. Но вот Илья... Что будет с ним, если ее не станет? Кто позаботится о ее мальчике? Кто спасет и выручит, когда нужно будет? Рассчитывала только на себя, ну и еще на Артема и Таню. Позже, людей, которым она стала всецело доверять, стало больше, но сути это не меняло.
Ее мальчик рос удивительным ребенком. Слишком смышлёным. Слишком умным. Слишком асоциальным. Его не интересовало мнение окружающих, если только сами эти люди не имели для него значение. Он с легкостью переступал грани приличия, задавая свои бесконечные вопросы взрослым, а когда освоил компьютерные технологии и, подавно, забыл о таком слове, как «закон» или «норма поведения». Илья устанавливал свои нормы и свои законы.
Это сейчас, с новым человеком в семье, он ведет себя сдержанно и идеально, но это пока. Костя привыкнет к сыну, уже привык. И тогда Илья откроется по-настоящему. Хитрый лис, знает, что делает.
Порой сын мог высказаться достаточно жестко и даже жестоко, особенно если разговор затрагивал его ценности и убеждения.
Интернет и всякие компьютеры, и планшеты, все это помогало ему развиваться и не стоять на месте, но при всей своей пользе приносили и много вреда. Порой, его приходится контролировать и сдерживать, направлять и действовать стремительно и непоколебимо, иначе сядет на шею, почувствовав вседозволенность, и наворотит таких дел, что ни она, ни Сава его уберечь от *системы* не смогут.
Этого она боялась больше всего. И работала, как проклятая, чтобы у ребенка было достаточно денег, имущества движимого и недвижимого, не только на территории РФ, но и в других странах.
Кибер-преступников и хакеров, правительство любой страны не слишком жалует, - окрестят террористами и дело с концом. Посадят под замок в комнате три на три, выдадут рабочую машину и заставят годами пахать на правительство. Все жаждут заполучить в свои лапы молодых гениев. Но только не ее ребенка.
За всеми этими размышлениями не заметила, как прикончила первую чашку кофе, под бдительным контролем все той же Любаши. Ей бы надзирательницей в колонии строго режима работать, а не домработницей, ей богу. Порой Маришка всерьез подумывала предложить женщине такой вариант, но боялась, что в ответ ей прилетит поварешкой по лбу. Не больно, но обидно.
Надо позвонить в офис, предупредить, что она сегодня принимает звонки на мобильный, и документы тоже на домашний факс пересылать. С Андреем бы обсудить пару дел.
Встала, потянулась, растерла лицо руками, скидывая с себя окончательно сон. Надо просыпаться. Умыться хорошенько и приступать. Немного поработает, а потом, может, они все вместе завалятся смотреть кино. И Тане надо позвонить, узнать, что и как там у нее, а то что-то душа не на месте.
- Ну что, красавица, проснулась? - хриплый ото сна голос заставил вздрогнуть и обернуться к говорившему, - Напугала меня.
- Сава, что ты мне с утра заливную рыбу впариваешь, а? - не удержалась от подколки, - Сам ее кушай, а я полюбуюсь, как оно тебе.
- Все шуточки шутишь, да? - мужчина подошел ближе, коснулся сухим поцелуем виска, - Поговорить бы надо, красавица.
- Завтракай, там Григорьевна вам бульончику для опохмела наварила.
- Какой опохмел? - наигранно удивился, насупив брови, - Ты что, радость моя? Мне та бутылка, что слону дробинка. Культурно выпили и разошлись.
Видела, что издевается, видела. Нутром чуяла, что ждет от нее вопроса. А сам, наверное, с ночи заготовил на него ответ. Но решила подпортить этому интригану всю его интригу. Тоже мне Копперфильд выискался, ёмаё.
Спокойно дошла до ванны на первом этаже, умылась холодной водой и уставилась на себя в зеркало. Осталась эта дурацкая привычка с юности, пялиться в зеркало, когда зубы чистишь и рожи корчишь. Сейчас она была похожа на бешеную белку. Волосы растрепаны, пена у рта.