В избе хозяйка затеяла печь хлебы.
Проснулась взрослая дочь Надежда. Ей восемнадцать лет. Она вышла на волю и услыхала, как на березе сыплет песню косач. Над горами еще не видать круглого солнца, но оно уже близко, уже поднялось до хребта, уже пролилось через кромку, хлынуло в падь, где стоит костроминская заимка; снег на белках закраснел, и яблоневый цвет загорелся.
Надька идет и приплясывает, и поет сильным горловым голосом песню:
Надька распахивает дверцу стайки, оттуда выходят корова с теленком.
— Живей, живей! — Надька понукает скотину. — Вы чой-то тут заспались, уже папка с Коляшкой вон рыбу везут.
Надежда бежит вприпляс к озеру, на устьице речки; вода здесь дрожит, не опомнилась после прыготни с гор. Надежда наклоняется и видит себя — лицо в воде живое, весело морщится. Она снимает пиджачок: руки ее все в родинках, тонки и смуглы, как ветви ивняка. Надька запускает руки в озеро, шевелит пальцами в воде. Она стаскивает через голову платьишко и стоит в застиранных трусиках, в самодельном лифчике, груди у нее маленькие, острые. Она заплескивает себе воды на плечи и обмирает, и вскрикивает, и хохочет, и еще брызжет.
К Надьке выходит из куста лесник соседнего кордона Дмитрий. Он скуласт, смуглолиц, раскос и серьезен. На нем фуражка с эмблемой — дубовыми веточками, наискось через грудь ремень, из-за плеча глядит посветлевший от многих выстрелов ствол винтовки.
— Ты чой-то, купаешься здесь? — говорит Дмитрий без улыбки, не удивленно.
Надька хватает платьице, комкает, закрывает им грудь.
— Тебя кто сюда приглашал? — Она силится влезть в платье, коленки ее ходуном ходят, шлепают голенища кирзовых сапог.
Дмитрий движется к Надьке. Он все так же серьезен... Надькины руки увязли в платье, и глаза Надька себе укутала. Дмитрий обнимает ее, облапывает плечи.
На склоне горы в желтеющей клейкой листве на майской березе сыплет песню косач.
Дмитрий целует Надьку сквозь ситец. Он серьезен, неулыбчив. Ствол винтовки целит в небо.
Надька бьется, гневается:
— Уйди ты! Чорт... У-у-у.
Она уперлась коленом в живот Дмитрию, вывернулась из его рук, из своего платьица, волосы ее спущены на глаза.
— Ты чо это? — сказала Надька. — Ты мне и сроду не нужен. Сколько раз тебе говорить?
Дмитрий опять подступает к ней вплотную. Не может он сейчас быть отдельно от нее.
— Надя, я же к тебе безо всякого... Хочешь, поженимся хоть сегодня. Миханя Афанасьевич не против будет. — Дмитрий очень серьезен, раскос.
Надька хватанула у него из рук свое платьишко и побежала по берегу, и засмеялась гортанным своим, лесным смехом.
— Я лучше с медведем в берлоге, чем с тобой. С медведем-то интереснее.
Ленька дождался возле конторы Заготживсырья, когда придет заведующий Галентэй. Тот снял замок, откинул запорную железяку. Брови у заведующего черны, ворсисты, срослись над переносьем. Он встал за прилавок и лишь тогда заметил Леньку. В лабазе его темно и дремуче от развешанных шкур.
— Ты что, из костроминских который? — спросил Галентэй. — Какой же по счету-то, двенадцатый али двадцатый? Что у него на самом деле, карасину нету совсем? Заняться больше нечем в потемках, кроме как пацанов да пацанок заделывать?
Ленька мнется. Выложил на прилавок пять волчьих шкурок.
— Небось щенят извели, а теперь за премией батька прислал?.. — Галентэй перетряхнул шкурки. — Эта не пойдет, другого помету...
— Да я их всех под кедрашником на харизевом ручье взял. Я еще в марте за волчицей в пятку ходил, по следу и выследил...
— Вот так. Три шкурки тебе зачтем, а две еще надо на экспертизу. Понятно? Давай вот расписывайся в ведомости. Могу отоварить в счет премии боеприпасами... А может, ружье, возьмешь?
— Не-ет. Мне деньгами.
— Ага. Ну смотри. С тебя причитается.
Галентэй подмигивает Леньке и выкидывает на прилавок десятки, Ленька сгребает их и засовывает в тот самый мешок, в котором хранились шкуры.
Он идет по улице Нарогача, глотает пыль; сохлые белесые колеи заскорузли на улице, березовые саженые тычки еле живы, панель в одну доску... Виднеются пни, омертвевшие кругляки — все, что осталось от бывшего леса. Ползут машины с прицепами, тянут кедровые хлысты. Грязноперые курицы порскают из-под колес.
Ленька идет по улице леспромхозовского поселка, ему виден дальний лес и дальнее озеро. Но он словно не видит их, не хочет видеть. Он дышит горячим бензинным духом, он читает слова на вылинявших вывесках: «Чайная», «Сельмаг», «Пиво-воды».