Дела в колхозе шли хорошо.
Орочаков сумел наростить поголовье колхозных овец. Все дорожки на лучшие пастбища были известны Семену Ивановичу. Отец его был чабаном, и сам он в школьные годы пас овец во время каникул, а зимовал в интернате при школе, как все сыновья пастухов.
Травы и цветов на альпийских нагорьях над озером каждый год наростало вволю. Не нужно было и в зиму готовить сено: низовка, как дворник, каждые сутки мела, уносила, съедала снега. Овцы сами могли добывать себе зимнюю травку.
Овечье стадо давало колхозу миллионный доход. Год от году колхоз величали в газетах и на пленумах — миллионером. Было в колхозе еще и коровье стадо. Но оно давало колхозу не прибыль, а только убыток. Коровы паслись, как овцы, в тайге. Доить их, раздаивать и поить питательным пойлом никто всерьез не хотел. Колхозники были сыты бараньим мясом, бодры, скакали на лошадях, стреляли из ружей, ловили тайменей в озере о коровах даже и забывали. Коровы становились похожи в тайге на рогатых диких животных, на яков. Их вымячки усыхали без молока.
Крупный рогатый скот был нужен колхозу для плана, который давал район. По плану значилась также в колхозе и пашня: пшеница и кукуруза.
Но подымался на пашне только ячмень. Ячменное поле скородили и удобряли. И главное — жали. Ячмень нарождался усатый и наливной. Его молотили, веяли и сушили. Колхозники разживались ячменным добром, но в избы мешки с ячменем не вносили, а оставляли зерно на морозе, в аилах, чтобы спасти от мышей.
Аилы были построены из жердей, островерхи, укутаны кедровым корьем. Сквозь кровлю светило небо, а на земле чернели истлевшие угли от давних костров. В колхозе все люди, которым перевалило за сорок лет, провели свое детство в аилах и накоптелись на костерном дыму. Председатель Семен Орочаков тоже сохранил свое родовое жилье на подворье нового дома. В аиле у председателя стоял и мешок с ячменем.
Орочаков любил пить ячменный толкан. Хозяйка толкла для него ячмень и жарила зерна, и заваривала в большом котелке, и круто солила.
Председатель сдабривал пойло сливочным маслом, пил из большой пиалы. Над пиалой подымался вкусный, горячий пар...
Женщины заваривали жженый ячмень для своих мужчин и пили сами, и всем становилось тепло, прибывало силы, не нужно было другой еды. Все говорили про ячменное пойло: «чай». Слово «толкан» казалось обидным и низким для лучшего в мире напитка.
...Орочаков поднялся пихтовой тайгой к вершине горы, перевалил эту гору высоко над озером и, стоя в стременах, спустился на берег. Копыта залоскотали по укатанным быстрой речкой Пыгой камням.
Тут как раз и стояла отара. Овцы собрались в кучу, семенили ногами, крайние норовили пробиться к середке и малахольно блеяли.
Пастухи были ростом малы, широки в скулах и смуглощеки. Они кидали сучья в костер, стращали овец дикими голосами, смеялись, рассказывали председателю о главных событиях жизни на берегу: о выдре, попавшей в сеть, о трубившем марале, о волчьем следе на снегу. И о Михаиле Афанасьевиче Костромине говорили, конечно. Сколько яблок висело в его саду, сколько денег возьмет он, когда продаст яблоки. И о том, что приезжали его снимать в кино.
Председатель сообщил пастухам, что запущены новые три космонавта и возвратились уже, что в магазин завезли одноствольные ружья целой по двенадцать рублей, резиновые сапоги и ватники, и яблоки из Алма-Аты... Он сказал, что Израиль опять баламутит, а на горе Тоолоке полным-полно рябчиков нынешний год...
Председатель хлебнул ячменного чаю у пастухов, записал себе в книжку, сколько в отаре овец, и поехал в другую отару. Весь день он провел в седле, и, хотя в последние десять лет ему приходилось больше сидеть за столом у себя в правлении или на стульях районных активов и семинаров, он не спешил расставаться с седлом. Старое тело его припомнило юность, охоту и скачку — лучшее дело жизни.
Председатель спрыгивал с лошади как молодой, приседал на корточки у пастушьих костров, согревал себе горло и грудь ячменным наваром. Он смеялся, курил и снова скакал на своей кобылке по овечьим следам на снегу.
Овцы были все целы, отъелись, убереглись от медвежьих зубов. Отары сготовлены были в путь. Пастухи увязали палатки...
С легким, веселым сердцем председатель под вечер приехал на пост гидрометслужбы, к дому наблюдателя поста Костромина. Разнуздав, привязал свою лошадь и, громко стуча сапогами, вошел к старику. Громко приветствовал:
— Здравствуйте! Михаил Афанасьевич, ночевать у вас будем. Шибко много снегу нонче в октябре. Раньше я мог, как медведь в берлоге, спать на снегу. Кровь больно плохо греть начинает. На печке, однако, уй, хорошо!