Солнце висело теперь напротив окна, над самой трубой завода, за озером. Труба стала черной. Солнце ломилось в комнату, нагрелись стены, и стол, и пишущая машинка... «Надо было нырять вместе с тем мужиком... — думал Рэм. — А что бы от этого изменилось?.. Надо было сразу бежать, как только закричали... Все равно не успеть...» Рэм усмехнулся, пожевал сигарету, провел ладонями по лицу, что-то снял. Наклонился к машинке. Он думал: «Как это просто, ах, до чего это просто: сочувствовать бессловесным деревьям. Но как научиться сочувствовать смертному нашему ближнему, брату, соседу, Сергею Иванову? Как?..»
К вечеру Рэм закончил статью. Прочел последний абзац: «Кедровой тайге нужен рачительный, дальновидный, по-государственному широко мыслящий хозяин». Потом он долго еще сидел у окна. Гомон пляжа делался мягче, распадался на отдельные голоса, вскрики, всплески. Пахло дымом, туманом, росой. На заводской трубе зажгли два сигнальных огня. И тотчас, выстреливая огнями, низко прошел большой самолет, быть может, из Владивостока. Или Мурманска. Или из Львова...
Первый редактор
Дело было давно, жарким летом. Город весь пропитался пылью, потом, машинной гарью...
Трамвай подошел к остановке. Железо лязгнуло о железо, люди в трамвае шатнулись вперед и слиплись. Чтобы затем шатнуться назад, разлепиться...
Тогда Володе еще не исполнилось тридцати. Он ехал на дачу к семье, в зеленых зауженных брюках и в красной, не полинявшей, ни разу не стиранной ковбойке в черную клетку. Ковбойку ему сшила жена, из шерстяной ткани-шотландки. За всю совместную жизнь с Володей она сшила ему две ковбойки, необычайно яркой расцветки, и одну, не менее пеструю, купила по случаю в магазине. Все три ковбойки настолько явно, рекламно обозначали Володю в толпе, что эта его привлекательность и заметность, может статься, явилась одной из причин, приведших к разладу в семье и к разводу.
Вторая жена не шила, не покупала Володе красных ковбоек. Женившись вторично, Владимир Сергеевич носит сорочки сдержанных тонов, и сам он с годами переменился. Хотя и нынче бывает: идет по улице, погруженный в заботы, соответственно возрасту, положению, как вдруг наткнется на чей-то взор, до того благосклонный... «'Гак она на него посмотрела...» И споткнется, и замечтает...
В тот давний вечер Володя вошел в трамвай, как полагается, с задней площадки. Одновременно с ним вошла в трамвай, с передней площадки, девушка, он заметил ее, неосознанно стал подвигаться вперед.
Девушка заметила Володину ковбойку, ее привлек красный цвет. Она испытала, быть может, воздействие той же силы, что привлекает к источнику света не только бабочек, но и птиц. Безотчетно взглянув на ковбойку, девушка увидала Володю. Ее взгляд был направленный и лучистый, зеленоватый, ночной. Он проник сквозь трамвайную толчею, и Володя потупился, уклонился от этой игры в гляделки. Он подумал, что, может быть, девушка малость пьяна.
Володи был трезвый, но под действием взгляда красивой и безрассудной девушки он почувствовал, что пьянеет.
Вожатый, измученный за день несносной жарой, вел трамвай раздраженно, рывками. Толпа то спрессовывалась, то распадалась. В трамвайной емкости, в этой цистерне, происходило брожение, пассажиры все более соловели. Володина ковбойка пунцового цвета, в черную клетку, промокла насквозь. Всех распарило, развезло, растрясло. Ни личностей не осталось в трамвае, ни даже отдельных лиц, только перебродившая масса.
Но девушка продолжала глядеть на Володю, он вертел головой, переступал с ноги на ногу, чувствуя кожей исполненный определенности взгляд незнакомки. Володя хотя и хмелел от этого взгляда, но обретал в себе некую крепость духа и тела, отдельность от массы, сознавал свою нужность, как пишут в газетах, «счастье быть нужным». Володя работал тогда в газете и пробовал силы в литературе, в жанре рассказа.
Трамвай приехал к вокзалу, двери выстрелили, как бутылки с теплым шампанским. На привокзальной площади сразу возникли потоки, водовороты, запруды и завихрения. Попутчицу унесло от Володи, и острое сожаление впервые пронзило его. (Впоследствии этому впечатлению суждено сохраниться в годах, отстояться и выпасть в нерастворимый душевный осадок.)
Надо бы устремиться за девушкой, сесть в тот же поезд, в тот же вагон, что она, без билета, Штраф-то всего три рубля. Но Володя встал в очередь в кассу, купил билет до нужной ему станции и, глубоко опечаленный, едва обретший и вновь потерявший себя, смешался с толпою. Он отер со лба испарину, будто подвел черту под мечтаниями и безумствами этого вечера. Чинно пошел по перрону, с портфелем в руке. Он вспомнил, что едет к семье на дачу.