С тишиною, с покоем в душе принялся он тогда за работу и лучшей своей работой почитал написанное акварелью сельское кладбище на холме...
Евгений Иванович огляделся кругом, увидел сосняк на бугре, серые валуны, озерную синь и плывущие по ней призрачные березовые островки — то же видел он и на тех заставах, на которых уже побывал. Но нечто новое появилось в пейзаже: лица людей увидались ему — они были бесплотны, не лица, а души. Плоть их стала землею, лесом, травой. Шухов увидел Юрку Лискевича, лейтенанта, того лейтенанта, с кубиками в петлицах... Они терпеливо его дожидались все тридцать лет... Он присел на бруствер окопа, сидел в тишине, в забытьи... Где-то пошумливал водопад, катил, низвергал свои воды. Звук этот не изменился за тридцать лет, тот же был, как тогда, на заре, в сорок первом году. То рокотал, то затихал. Силы не убыло в нем, вода не иссякла. Шум водопада говорил о вечности...
Пробудил Шухова, вернул к действительности сержант Куликов:
— Евгений Иванович! Лейтенант спрашивал, когда вы ужинать будете. Сейчас бы поужинать вам, а после ужина можно личный состав на беседу собрать.
— Да, да, Сережа, сейчас, сейчас, — забормотал Евгений Иванович. — Я тут малость подразмечтался, воспоминаниям предался...
Шухов пришел на беседу в Ленинскую комнату этой заставы с поля боя, с могилы друга и об этом заговорил, потому что не мог говорить о другом. Сердце его, память огрузли, набухли, требовали облегчения. Евгений Иванович рассказал, как война началась вот здесь, на берегу, как первый выстрел щелкнул и Юрка Лискевич упал на крыльцо заставы...
Воины прилегли на столы, подперли подбородки кулаками, глаза у всех круглые стали. И после беседы они потянулись к художнику, словно потрогать его хотели. Ничего не спрашивали, только глядели на него, меж собой перешептывались. На других заставах воины после бесед топали ногами, куда-то спешили. Тут по-другому вышло. Все притихли, задумались, и начальник заставы тоже притих, глаза его округлились.
И после, покуда Шухов жил на этой заставе, каждый воин при встрече улыбался, тянулся к нему и что-то хотел сказать, но не знал, как сказать.
Лейтенант, как только ему выдавалась свободная минута, приглашал Евгения Ивановича посмотреть хозяйство заставы. Вначале смотрели собак. В больших вольерах, затянутых железной сеткой, рычали, гавкали, скалили зубы большие серые псы. Войти к ним никто не мог, даже начальник заставы. Они подпускали к себе только своих вожатых. Посмотрели электростанцию, дизель-движок. Лейтенант предложил побриться:
— Если что, сейчас движок пустим. Энергия у нас своя.
Побывали в конюшне и в гараже. В гараже печка имелась, на тот случай, если в зимнее время нужно срочно мотор запустить. В конюшне Евгений Иванович с наслаждением подышал знакомым ему конским духом. Он похвалил лейтенанта за доброе отношение к лошадям.
Еще смотрели картофельный склад, тут тоже действовала особая система поддува и обогрева. Лейтенант показывал гостю заставское хозяйство, радовался похвалам. Впрочем, и упущений он не скрывал: с огородом так ничего и не вышло. Сколько землю ни ковыряли, камень есть камень. И маловато солнца...
— Я сам вологодский, — рассказывал лейтенант. — В деревне мы жили, в совхозе. Отец умер, когда я еще мальчишкой был, он с войны инвалидом пришел. Я ПТУ закончил в Череповце, работал в депо слесарем. Нужно было помогать семье: мать дояркой в совхозе, двое младших сестер у меня и братишка — нынче тоже в армию пойдет. Меня в армию взяли, попал в погранвойска. Вот как сержант Куликов, тоже в политотделе инструктором был по комсомолу. Домой вернулся, опять в депо. Потом партийный набор объявили, на заставы политработники требовались. Я согласился, пошел, все-таки у меня стаж пограничной службы... Сначала на одной заставе был замполитом, теперь вот здесь, второй год начальником...
Жена со мною живет, младшая дочка и родилась на заставе, старшей уже три года... Я с детьми возиться люблю. Без семьи на заставе скучно.
Тем временем истопили баню. Лейтенант принес полотенца и два прошлогодних веника — из НЗ. Прапорщику-связисту пришлось довольствоваться веничком нынешним, мелколистным. Евгений Иванович пару сам наддавал. В этом дело он знал меру и толк. Впрочем, мера его высока оказалась для прапорщика. Прапорщик не усидел па полке, спустился ступенькой ниже. Лейтенант кренился, терпел. Евгений Иванович благостно ухал, стегал себя, охаживал, огуливал веничком. И лейтенанта он хорошо постегал, помял, помассировал спину. После этого лейтенант к прапорщику спустился, на самом верху один Шухов блаженствовал.