1961—1962
Три связки оленей
Тайга сгорела. Это случилось давно. Уже кое-где проросли листвяшки, влажнозеленые ломкие деревца. Но им не укрыть пепелище, не вдохнуть в него жизнь. Хочется выйти из мертвого леса. Кажется, выйти легко. Надо только подняться по склону, через заломы — туда, где небо, живые большие деревья...
Но нет конца сгоревшему лесу. Пожар как разошелся, так и хлестал — до большого дождя. Вверх доходил до снегов, книзу катился стадом безумных рыжих сохатых. Никто пожару не помешал.
...Олени с одышкой, с хрустом в суставах тянут вьюки. Ваня Стреженцев, каюр, ведет в поводу свою связку. У Вани быстрые темные глаза с кровяными белками, на голове защитная стеганая панама.
Другой каюр, Сергей Торкуев, тофоларец, едет верхом на олене, в маленьком седле с крутыми луками, с древними, в резьбе, стременами. Сергей никогда не ходит пешком. Олень лезет в гору, незряче водит мутно-синими глазами. Щуплый саянский олень не споткнется на камне, в завале, в быстро бегущей воде, не взбунтует...
Сергей распевает песню про город у Черного моря. Поет он чисто, верно, и кажется, видел тот город, Черное море, хотя известно, что Сергей вырос в Саянах, в стране Тофоларии и видел только реки: Уду, Белую Дургомжу, Кара-Бурень и Дотот, видел камни, пихты, село Алыгджер в распадке меж гор.
Едет верхом жена Сергея Лена. Она молчит целыми днями, молча исполняет приказы мужа. Лена тоже каюром в Саянской геологической партии.
Геофизик Валерий, геолог Симочка, Вася — маршрутный рабочий, коллектор Григорий идут пешком. Начальник партии Чукин спустил из-под кепки на шею платок, от мошки.
Чукин остановился, огляделся вокруг. Все тоже стали и ждут. Сесть бы, вытянуть ноги, не шевелиться...
— Больно уж тут мрачно, — сказал Чукин. — Поднимемся еще немножко. Кстати, и в маршруты будет ближе ходить.
Чукин пошел, и все пошли, ничего не сказав, и шли еще долго, пока не увидели, что начальник прилег над ручьем, сунул в воду лицо. Значит, больше идти не придется. Чукин на переходах воду не пьет.
— Да, — сказал он, поднявшись, — будем ставить лагерь. Пора.
Григорий берет из вьюка топор, рубит колья для палатки, усердно их заостряет. Он в тайге первый раз. Однажды, в начале сезона, забил в мох тупые суковатые палки. К ним привязали палатку, и ночью, в стужу и дождь, всех накрыло мокрым брезентом.
...Затеплился, заторопился выдохнуть дым костерок-дымокур для оленей. Симочка тихо ходила, сбирала тонкие палки, бросала в костер. Чукин с Валерием растянули палатки. Каюры занялись оленями.
Только рабочий Вася, молодой еще, нынче окончил десятилетку, отвернулся от всех, привалился затылком к стволу.
— Василий, — сказал Чукин, — ты бы принес дровишек, что ли...
— Я устал, — ответил Василий. Больше его не трогали.
Поставили палатки, развьючили и спутали оленей, разостлали кошмы. Скоро сварился суп.
До чего же тепло у костра!
Сидят в стороне Сергей с женой Леной, хлебают чай из крашеной миски, черпают ложками из мешка скрошившиеся в муку сухари. Их лица смуглы и стары.
— Сергей, — позвал Гриша, отвалившись от супа, — с какого ты года?
— Я еще молодой, — радостно, звонко ответил Сергей. — Восемь классов окончил, девятый коридор...
— Так... — подумал Григорий. — Неужто я старше Сергея?
— Степан Константинович, — обратился он к Чукину, — а что, если достать бутылочку? Ведь завтра нам уходить.
— Пожалуйста... Мне хорошо и без этого. Если хотите — пожалуйста. Не забудьте только, что вам еще образцы разбирать. — Чукин интеллигентный начальник, непьющий.
Ваня-каюр уже тащит бутылку с длинной деревянной затычкой, залитой парафином.
...Завтра они уходят, каюры и Гриша. Надо везти в Алыгджер вьюки с камнями. Надо отправить по почте шлифы в Ленинград, в институт, чтобы их обработали к возвращению партии. Надо купить провиант и вернуться сюда, в этот лагерь, в сгоревшую тайгу. Километры не считаны. Сотня-то будет. Сотня туда, сотня оттуда…
Утро прохладное, крепкое. Пахнет гарью, болотным багульным настоем. Симочка спит с краю у стенки палатки. Спит Валерий. Васи и Чукина нет. Слышатся их голоса у ручья.
— Мне надо в Иркутск ехать, в институт поступать, — пришепетывая, бормочет Вася. — Обещ-щали до августа... А тут вообщ-ще навряд ли когда вернеш-шься.
— Врешь, — говорит ему Чукин. — Тебе было известно, что работать надо до октября. Ведь тебя же предупреждали. Ты ведь взрослый человек.
Вася не спорит, но снова шипит:
— Ш-што ж работать? Обещ-щали девяносто рублей, а теперь уж-ж только семьдесят пять...