— Иван! — крикнул он. — Смотри, я прилично хожу, дай боже... — Он прошелся еще немного. Весело было ему выбрасывать палку вперед, виснуть на ней, подтягивать ноги, идти.
— Навряд ли ты так далеко уйдешь, — сказал Иван без улыбки. — Меня врач и фельдшер под ручки в больницу увели. Я еще неделю лежал, совсем не вставал. Да потом еще месяц по бюллютню...
— Ну что же делать? — сказал Григорий. — Все равно через десять дней нам надо вернуться к ребятам. Ты ведь знаешь. Иначе они с голоду помрут.
— Да... — сказал Иван. — Навряд ли ты туда вернешься...
Послышались бубенцы, мелькнула белая шляпа Сергея, взлаял Пушок, Сучик ему отозвался, оленьи рога замелькали между стволов.
— А я думал, вы ой-ой-ой куда ушли, — крикнул Сергей. — Григорий Петрович, что с ногой?
— Да вот, — сказал Григорий и засучил штанину. Что еще мог он сделать? Что ему было тут говорить?
— Ой-ой-ой, —сказал Сергей. — Стрептоцидом надо засыпать. Вчера надо было с нами ночевать. Здоровые бы были...
— Ну что поделать?
— Вы на олене поезжайте, — сказал Сергей. — Вам же теперь пешком не идти. Олень вас увезет.
— Сергей, у тебя олени идут простые, — сказал Иван. — Возьми у меня вьюки. Вон с того быка. Он здоровый и не у́росливый. Я на нем поеду, а своего Грише отдам. Чтобы он подсменял оленей. Одному не увезти…
Сергей что-то сказал своей жене по-тофоларски, они крепко ударили пятками оленей и поехали прочь.
Григорий тоже поехал, держался крепко, зная, что делать больше нечего, не ехать нельзя, глядел со страхом, как мимо больной ноги проходят стволы, каменья, пни. Иногда нога цеплялась за них. и он мычал потихоньку. Иногда вскрикивал громко или стонал, или кряхтел, или ругался. Они сказал Ивану, шедшему рядом:
— Ваня, ты давай, проезжай вперед. Я уж тут как-нибудь.
Григорий остался в тайге один, стал кричать погромче и даже плакать. Олень резво бежал, не хотел отставать от связки. Гришу трясло и мотало. Он говорил оленю: «Стой. Тише. Сволочь. Гад». И другие слова. Но олень не понимал слов и бежал. Тогда Гриша сполз на бок, держа оленя за веревку, упал наземь, поднялся и пошел пешком.
Олень все равно не хотел слушаться. Он спешил к своей братии. Он отлично понимал слабость человека и толкал его в спину рогами. Гриша спотыкался и бил оленя по шерстистым твердым щекам, по левой и правой. «Что, — говорил он, — получил, оленья морда? Будешь еще толкаться?» Ош говорил слабым, плаксивым голосом, не мог говорить иначе от боли. Олень только крутил головой. И шел. Гриша тоже шел, и боль от ходьбы убывала.
...Он не знал, что можно обрадоваться изгороди, простой плетенке из ивовых прутьев, наполовину упавшей, наполовину истлевшей. Но, увидев ее, сказал оленю: «Живем. Живем, старый хрен. Мы еще поживем». И громко засмеялся.
В тайге он видел груды вывернутой земли и моха. Это медведи грабили бурундучьи норы. Видел тропинки, твердые, как асфальт. Их выбили лоси, изюбры и дикие олени. Видел лес, сваленный ветром, водой и старостью. И вдруг увидел плетенку из прутьев...
Он был ей так рад, что ударил оленя пятками под брюхо и заорал:
— Ну, давай, давай торопись!..
Он увидел корову, лошадь, дым из трубы, заспешил еще больше, и вскоре открылись строенья: маленький дом, сарай, баня у речки. Тут же гуртом стояли олени. Это был Крестик, пост гидрометслужбы.
Вышел хозяин, наблюдатель поста. Гриша помнил его с тех пор, как вся партия ночевала впервые вон там, возле баньки. Помнил этого большого мужика с узким, поджарым животом, широко размахнутыми плечами, близко друг к дружке посаженными веселыми глазами.
— Ногу порубили? — сказал он. — От, елки зеленые, я в запрошлом году тоже самое, порубился. Поехал на Дотот рыбачить. Аккурат Дэгэльму переехал, балаган стал ставить. Может, видели?
Григорию вспомнилось крытое кедровым корьем, прочное строенье с крупно вырубленным призывом: «Товарищи! Не жгите балаган. Уважайте труд человека!»
— Видел...
— Сейчас мы марганцовку разведем, а потом стрептоцидом. Я только этим и спасался, елки зеленые.
Но когда с ноги сняли тряпки и бинты, хозяин смутился духом. Края раны разошлись, загноились. Вся она припухла и посинела.
— Ничего, — сказал Гриша. — Теперь все будет в порядке. — Он верил в это. Что может случиться плохого, когда рядом столько людей и каждый хочет помочь?
— Завтра я вас на коне отравлю, — сказал хозяин. — Коня моего, Сокола знаете? Я на нем как сяду, елки зеленые, так за три часа в Алыгджере. Я завтра сам собирался. Трех кабарожек убил. Пузыри надо сдать. Мускус у них там или еще что? Сельпо принимает по рупь пятьдесят, елки зеленые...