Я дошел по насту до самой кромки плато, и было немного жутко переступить ненароком за край. Будто я в самолете, высоко над ночными огнями города. Это внизу был виден поселок рудника имени Кирова. Что-то гудело, урчало там, и казалось, гора подрагивает от идущей в ее чреве работы.
Я долго-долго бродил по плато, и воздух казался мне сладостно-нежным, хрустящим. Пока не вышел из дому Михаил Абрамович Гербер, побеспокоиться обо мне...
— У вас тут нужно открыть отель «Юкспор», — сказал я ему. — Лыжную базу и ресторан с видом на Хибины.
— У нас тут даже и в июне на лыжах можно кататься, — сказал Михаил Абрамович. — Все черные ходим, как негры — горное солнце.
Мы с ним вошли в заснувшую уже метеостанцию. Было время дежурства Гербера.
— Я — Белка 27, Я — Белка 27, — говорил он в трубку. — Белка 23! Как меня слышишь? Температура воздуха минус восемь. Видимость двадцать километров... Прием.
...Гербер приехал в Хибины из южных украинских степей. Он закончил сельскохозяйственный институт в Сумах.
— ...Я как съездил в деревню, как посмотрел — и понял, что это не для меня.
Пятый год он начальствует на Юкспоре. Хороший начальник метеостанции: исполнительный, малопьющий, но справедливости строгий с подчиненными, по-южному мягкий в манерах...
— Повариха у нас — это чистое золото, — сказал Михаил Абрамович. — Она одинокая, мужа нет, детей нет. В торговой сети работала. Ну, знаете, в наше время бывает, в чем-то поймали ее и посадили. Свой срок отбыла, а дома нет у нее. Ну, чем ей было заняться? Выпивать стала. В общем, скатилась совсем. Ночевала где попадет. Ну, сами знаете, женщина... Мы взяли ее, предупредили, правда, чтобы ни-ни. Мы водку не держим здесь, не носим, внизу гуляй сколько хочешь, а здесь кого заметим — то все. Закон... Мы здесь ей комнату дали, все как полагается. Наверх ее привели, а вниз ей страшно спускаться. От выпивки она отошла совсем. Отвыкла. Обшивает нас тут. Ну, мы конечно, ей платим. Капуста понравилась вам?
— Чудо, а не капуста...
— Так что можно и тут. Скушновато, конечно... Полярная ночь.
Плато Юкспор походило на мостик для капитана Земли. Земля кончалась тут. Материя космоса прилегала к ее шершавому боку. Все было движимо — звездное небо и темь, и туманно-белесые кряжи Хибин. Можно было стоять и во все глаза дивоваться на мироздание.
Росплеск огней внизу, гудение, дрожь работы на руднике были соизмеримы с нагорной, космической жизнью. Все было исполнено силы, значения и чистоты в эту ночь в Заполярье на высоте в тысячу метров над уровнем моря.
В Кировске у меня есть знакомый газетный работник Сережа. Он любит Хибины и много пишет о них, и счастлив бывает своей любовью. Но как многим пишущим людям, ему свойственна неудовлетворенность, он хочет достигнуть скорого и разительного результата своим писанием, а результата все не видать...
— Двенадцать лет уже на Севере безвыездно, — сказал мне Сережа. — Здесь такие судьбы, такие люди — материал валяется под ногами, бери и пиши. А когда писать? Четверо ребятишек и пятый запроектирован. И жевать всем нужно. Напишешь, а неизвестно еще, напечатают или нет. В нашей газете гонорар вшивенький, за рассказ пять рублей заплатят — и то хорошо... Конечно, наша газета — серый листок. А все равно я ее люблю. Стараемся что-то делать. Литературные страницы даем. Трудно, конечно. Жмут. Требуют производственную тематику. А люди другого хотят. Вот Бунин же напечатал свое «Легкое дыхание» в провинциальной газете... Для меня «Легкое дыхание» как-то особенно близко... «У нее, говорит, было легкое дыхание...». До таких вершин нам никому не подняться. Да мне и не надо этого. Мне уже сорок лот. Я уже очень давно кропаю... Вот как-нибудь соберу все в чемодан, поеду в Москву... Пускай разберутся, в конце концов, полный я графоман или что-то есть. Мне кажется, есть... Очень сложно. А надо тянуться. Иначе погрязнешь в этой провинциальной рутине. У вас там в Москве, в Ленинграде — среда, окружение, почитаешь — такие мозговитые ребята сидят. А здесь мы варимся в собственном соку…
По возвращении в Ленинград я отыскал основателя Снежной службы Илью Константиновича Зеленого. В первом же адресном киоске мне за пять копеек написали улицу, дом, квартиру и телефон. Зеленой оказался моим близким соседом. Дворовые арки, окна глядятся в кирпично-рыжий, не штукатуренный с петербургских времен колодец.
Я подергал за проволочку звонка, было слышно, как звонок мотается и бренчит над дверью. Илья Константинович вышел ко мне. Он был весьма моложавый, с выстриженной щетинкой усов, с удлиненным тонкокостным лицом, с прямыми развернутыми плечами, высокого роста, сухой и легкий в движениях мужчина.