Пятнадцать минувших лет — такое дело: одни подымались по лестнице кверху, другие останавливались на площадке у перил в задумчивости, а третьи...
Я отыскал в старой записной книжке телефон Ильи Константиновича Зеленого, набрал номер и слушал гудки — позывные в найденный мной однажды и опять утраченный мир. Телефон в пустой квартире звонит по-другому, чем в обитаемой, жилой. Еще никто не взял трубку, но я уже знал: возьмут. Почудились скорые чьи-то шаги к телефону. Пятнадцать лет не слышанный, однако знакомый, тот самый голос сказал: «Алё...»
— Здравствуйте, Илья Константинович.
— А... Это вы... Я вам как-то звонил. Вы куда-то уезжали... Ну что же, заходите...
Фасад дома недавно побелили, подновили и стены во дворе. Двор перестал быть колодцем, сделался внутренним, что ли, двориком. На месте поленниц дров теперь зеленели липки и тополя. Сквозь толщу стен, сложенных в девятнадцатом веке, не доносился снаружи шум городской. Над головою открылось небо — весеннее, майское. Должно быть, дом побывал в капремонте, приуготовился послужить прибежищем для людей не только в двадцатом веке, но даже и в двадцать первом.
В углу двора-сада скромненько притулился маленький, первого послевоенного образца автомобильчик, в старомодном, похожем на салоп, чехле. Он стоял тут и пятнадцать лет назад — автомобиль Зеленого, по кличке Росинант. Было видно, что маленькая серая лошадка не позабыта, ухожена, служит хозяину.
Вход на лестницу стал другим, изменился лестничный запах, иначе прозвенел звонок. Только хозяин был тот же. Хотя... Очень исхудал Илья Константинович. Запали виски и щеки, заметнее стали продолговатость, узость лица, прямизна стана, угловатость плеч — военная косточка. Серые с прожелтью, живые, переменчивые глаза Зеленого то выражали усмешку, иронию, то работу мысли, то грусть, то они затуманивались, то сияли.
— ...Я был в Кировске на совещании по лавинам, — сказал Зеленой, — простудился там... Черт знает... Думал, загнусь. Двустороннее воспаление легких. В моем возрасте это равняется вышке... Задыхался. Нечем дышать. Вот, встал... Выписали из больницы. Зачем? Сам не знаю. Кстати, ваш покорный слуга — пенсионер. Уволился из Управления метеослужбы. Семьдесят два года исполнилось. Хватит. И что теперь прикажете делать? Гардеробщиком в Чайковские бани? Говорят, там хорошие заработки...
Ильи Константинович двигался по комнате, ворчал, хмыкал, закуривал, легко не по возрасту приседал у массивного письменного стола, выдвигал ящики, доставал какие-то папки, рылся в бумагах, быстро находил нужное — пожелтевшие, карандашом писаные записки и письма, читал мне отдельные фразы и целые периоды — оттуда, из тридцать второго, из тридцать пятого, из тридцать седьмого года... Речь в записках шла об одном — о лавинах, о снеге.
В окно светило солнце. Квартиру Зеленых тоже перепланировали, перестроили, все в ней стало новым. Только хозяева старые. И письменный стол, и бумаги...
— Да хватит тебе, папа, — ласково уговаривала, успокаивала увлекшегося Илью Константиновича жена.
Зеленой умолк на минуту. Сделалось тихо. Так тихо бывает, наверно, когда скатится вниз лавина, отшумят валы снега, развеется снежная пыль... Я подумал, что и жизнь человеческая тоже подобна лавине. Годы бурь, страстей, деяний, потерь отгромыхали — и трудно привыкнуть к тишине.
— Что делать со всем этим? — Илья Константинович приобнял свои бумаги. — Мемуарист из меня не получился. Учебники по метеорологии я писал, а вот за мемуары сесть не удосужился. И жалко кому-то отдать. А?..
Лавина сошла, но гул ее все звучал в душе человека.
В Ленинграде то схватывались льдом реки, высыхал и посверкивал под фонарями асфальт, черствела земля на газонах, даже снег выпадал — первый, белый; все радовались зиме, белизне, чистоте — и снова все рушилось, хлюпало, чавкало, утекало.
В такую пору, в такую погоду бывает много смертей. Умирают старики, уставшие их сердца не справляются с перепадами и скачками атмосферного давления.
Трудно было представить, что где-то, ну вот, например, в Хибинах, ужо глухая зима — метели, лавины, морозы, полярная ночь.
Однажды вечером мне позвонил из Кировска Аккуратов.
— Вы знаете, что умер Илья Константинович Зеленой?
Нет, я про это по знал. Я только много думал о Зеленом в последнее время. Я думал, вот допишу очерк о лавине и первым делом пойду к Зеленому...
— Пришла телеграмма в Снежную службу, — сказал Аккуратов. — Илья Константинович умер. Весной он был еще хоть куда...
Мы помолчали, ибо другого средства почтить память хорошего человека не было и не будет. Перед лицом смерти надобно помолчать.
Потом мы поговорили немного. О том, о сем. О погоде.