— Должна вернуться. Давно уже уехала. Вернется и опять уедет.
Ладно, подождем. Пока займемся другими делами. Поищем других чаеводов. В Бобоквати восемнадцать Героев Социалистического Труда, их трудовое геройство проявилось на сборке чая.
Председатель колхоза Амиран Гагаишвили похлопал меня по плечу — ну, не похлопал, так, чуть приобнял:
— К нам приехали в гости — отдыхайте...
Я приехал не отдыхать. Я приехал работать. Именно это я и сказал Амирану. Амиран махнул рукой, в том смысле, что работа не волк, в лес не уйдет.
Председателю лет тридцать пять. Пока я гостил у него в колхозе, дожидаясь Кето Гогитидзе, пока побывал в других колхозах, пока вернулся домой, собрался с мыслями, написал... Пока то, что я писал, читал редактор журнала, пока он думал, стоит печатать или не стоит, пока мою рукопись засылали в набор, набирали, читали гранки, верстали номер, печатали, Амирану исполнилось тридцать шесть. Молодой председатель. И образованный: закончил экономический факультет Тбилисского университета, готовил себя к научной деятельности, писал диссертацию. Став председателем, продолжает писать. Помедленнее пишет, урывками. Но — допишет. И защитит.
Гладко выбритый, сероглазый, я бы даже сказал волоокий, кудрявый, тщательно причесанный, с первой сединою в висках, в костюме цвета асфальта, просохшего после дождя, председатель колхоза села Бобоквати Амиран Гагаишвили был здесь на сельской улице, у широкой лестницы с колоннадой, ведущей в правление — белокаменный дом, но он был еще и где-то там, вдалеке, может быть, в храме науки, если не в храме, то в центре научной мысли. Или неподалеку от центра. Взор его выражал ум, сметку и еще, пожалуй, усталость — не ту усталость, которая увенчивает привычные для работника труды, а след раздумий, душевных борений.
Председатель Гагаишвили походил на дерево, которое в зрелом возрасте, с развитой корневой системой и кроной вдруг подрыли, подрубили и увезли в новое место, посадили в девственный грунт. У дерева достаточно соков и сил прижиться, но подрублены корни и нужно время, чтобы им заново отрасти.
Такого рода пересадки, то есть перемещения работников из одной социальной и производственной среды в другую (сравнение с древесными пересадками хромает, как и всякое сравнение), происходили и происходят повсеместно, во все обозримые времена. Вспомним хотя бы движение тридцатитысячников, развернувшееся в середине пятидесятых годов. Председателями колхозов в ту пору становились партийные, комсомольские, профсоюзные и другие работники, директора заводов, кандидаты наук, журналисты. Парторг редакции той газеты, где я работал тогда, Костя Лагутин и мне предлагал подавать заявление, чтобы и меня пересадили из редакции в колхоз — не сразу председателем, сначала заместителем. Мне было двадцать четыре года. Косте Лагутину на два года больше, чем мне. Я не пошел в председатели, не рискнул или, вернее сказать, не посмел (меня бы и не взяли, это Костя думал, что возьмут). Костя пошел. Где он и кто он теперь, я не знаю.
Амиран Гагаишвили провел меня к себе в кабинет, пригласил главного агронома, главного экономиста, и все они были добрые молодцы, бравые, черноусые, загорелые, образованные — загляденье. Председатель немножко скучал, покуда я выспрашивал цифры и показатели. Цифры мне сообщили округленные, шестизначные и даже семизначные. Доход колхоза миллионный, урожай главной культуры — чая — исчисляется сотнями тысяч килограммов. Председатель скучал не потому, что ему скучно было сообщать эти цифры корреспонденту, а потому, что он входил в мое положение, понимал меня в той же мере, как и себя самого. Неподалеку тепло дышало, плескалось Черное море, в садах поспели мандарины, виноград уже собран и превратился в молодое вино; виноградные выжимки, пройдя соответственную перегонку, сделались чачей; хурма потрескалась от спелости и сладости, чай убран, доходы получены и сочтены — время осенних даров и пиров...
Председателю было скучно за меня, что вот я приехал издалека и прозябаю в конторе вместо того, чтобы...
— Инженер-механизатор Абдул Болквадзе будет вас сопровождать, — сказал Амиран Гагаишвили. — Посмотрите, как наши люди живут. Какие будут вопросы — пожалуйста, мы ответим.
Мой вожатый Абдул Болквадзе куда-то меня повез на старой «Волге», которая хотя уже и набегала, напетляла более сотни тысяч километров по аджарским вихлястым дорогам, бежала ровно, без каких-либо признаков одышки или учащенного сердцебиения.
Вообще я заметил: в Грузии машины будто и не знают никаких машинных болезней; клапана у них не стучат, мосты не гудят, карбюраторы не чихают. То есть, конечно, гудят и чихают, но занедужившие машины, как звери, уносят свои недуги подальше с глаз, на задворки и прячут их там. У нас чуть что, хозяин машины радехонек выкатить свою красавицу в людное место, под окна жилкооператива, всю разобрать, развинтить и заняться текущим ремонтом. Редкий автомобилист, или, как его называют профессионалы, «частник», в наших краях, поехав за город, устоит от соблазна — на лоне природы, у речки, у озера, даже у моря, средь сосен и дюн — слазить своей любимице под капот, вздрючить ее на домкрат, окатить ключевой водой, перемонтировать колесо, поменять воздухоочиститель, спустить масло из картера. Да мало ли что еще...