Абдул Болквадзе и на ферме тоже скучал, нимало не разделяя сочувствия Нины коровам, которым грозит превратиться в бездушные шестеренки, в детали конвейера жизни будущего.
Наконец мы снова поехали, вверх по дороге, все круче, совсем уже круто, мотор завыл; автомобиль ткнулся носом в изгородь, увитую виноградной лозой. Абдул принялся сердито жать на клаксон,
Ворота отпер сын Абдула, похожий на него малый лет двадцати пяти, уже с брюшком, неторопливый, вальяжный в движениях, весь какой-то округлый и томный; к его одежде пристали травинки, сенинки; казалось, парень сладко спал в стогу сена, еще не совсем проснулся, потягивается со сна.
Но, как скоро я убедился, впечатление было ошибочным, сын Абдула работал. На дворе стоял грузовик с будыльями кукурузы, малый вовсе не спал, а разгружая будылья — заготовлял корма для собственной фермы.
Вскоре я увидел эту ферму. Абдул показал мне ее, как до того показывал колхозную ферму. Корова Абдула живет в хлеву, похожем на терем: с островерхой шиферной крышей. Хозяин сказал, как бы извиняясь за свою корову, за роскошества ее быта, несоразмерные с заслугами, что молока она дает немного, но молоко это и мацони — СВОИ.
Во дворе усадьбы, кроме грузовика, находилась уже известная нам старая «Волга» Абдула. Хватило места и для «Жигулей». Понимая мое недоумение при виде такого обширного машинного парка, Абдул сказал:
— «Жигули» — моего двоюродного брата, заместителя директора чайной фабрики. На нем лучше ездить... А это мой внук, Тенгиза сын Руслан.
Руслану было на вид года три, но в нем уже проглядывался характер будущего мужчины — энергический, властный, Он подступил к делу со своими непременными условиями и требованиями (Руслан говорил по-грузински). Дед вынужден был их исполнять с каким-то даже подобострастием.
Появилась жена Абдула, ее звали Венера. Она тоже не знала по-русски. Открыто, смело, с усмешкой оглядела меня всего и сообщила свое впечатление мужу. Муж отнесся к жене в повелительном наклонении, как и пристало хозяину дома, кормильцу. Впрочем, жена была вполне эмансипирована, каких-либо признаков искательности или приниженности по отношению к мужу я в ней не замечал. Она вела себя так, как ведут себя женщины в русских селеньях: прекрасно понимая слабости своего мужа, равно как и его престижное право на роль главы, она не перечила, но и не уступала ни на йоту. Правда, судить о характере отношений в семье Болквадзе я мог лишь по интонациям диалога.
Можно было подумать, что Абдул с Венерой о чем-то спорят, однако итогом спора явился маленький, как теперь говорят, журнальный столик. Венера вынесла его из недр усадьбы (двухэтажного, «княжеского», дома); столик был накрыт на двоих: хрустальный графинчик с чачей, хрустальные в металлической, может быть серебряной, оправе рюмки, орех фундук в хрустальной же вазочке и сыр сулгуни. Засим явились два стула, и мы с хозяином, по-бивачному, как на привале в походе, отведали яств и напитка — для подкрепления сил.
Грузовик уехал, Тенгиз и Венера стушевались, Руслан занялся своими делами, и так сделалось тихо на усадьбе Абдула Болквадзе, что зазвенело в ушах. Колотье орешков — для этого поданы были щипцы — звучало как перестрелка. Райские плоды свешивались с дерева прямо к столу. Абдул, перехватив мой взгляд на огрузшее плодами дерево, вызвал сына; Тенгиз залез на дерево и принес, сколько мог захватить, налитых сочной сладкой плотью, с полопавшейся шкуркой, в солнечной пыльце, японских по родословной, а ныне грузинских фруктов — корольков.
— Мыть не надо, — сказал Абдул. — Так можно кушать. У нас воздух чистый. Микробов нет.
Подкрепившись, мы совершили экскурсию по усадьбе Болквадзе. Усадьба, правда же, стоила того, чтобы водить по ней экскурсии. Она свидетельствовала о росте материального благосостояния жителя аджарского села — осязаемо, вещно. По лестнице мы поднялись на балкон-баллюстраду, затем вошли в крытую галерею, обставленную мебелью чешского, югославского или немецкого производства. Войдя во внутренние покои, в опочивальню, удостоверились, что и здесь сельский быт ничем не отличается от быта интеллигентного горожанина. Затем посидели, в столовой-гостиной. Абдул сказал:
— Дом начинал строить мой дед. Я его достраивал. Это — деревянный дом. Каштановый. Дед рубил на горе каштаны, потом сюда привозил на быках. В каштановом доме жучок не живет. Клоп не живет. Зимой каштан холод не пропускает. Летом в каштановом доме прохладно. Сто лет дом стоит. Еще сто стоять будет.
Мы спустились со второго этажа наземь и заглянули в гараж. Величиной и технической оснасткой он походил на станцию техобслуживания. (Вот почему машины в Грузии — долгожители!) Бетонированная плоская крыша гаража представляла собой затененную со всех сторон зарослями тунга и хурмы площадку — место для отдыха и прогулок. На крышу гаража вел железный трап. Мы поднялись туда и снова полакомились корольками, провялившимися на солнце гроздьями винограда. На крыше гаража можно было также принять холодный душ.