Каких-либо признаков увядания, уныния или сострадания человеческим скорбям нельзя было заметить в вечно зеленых, бессмертных пальмах и кипарисах, в вечно движимом море; сияло солнце в безоблачном небе. Природа Аджарии поздней осенней порой была исполнена великолепия и равнодушия; мысль о смерти, если б она вдруг пришла, показалась бы неуместной, неприличной в этом раю. Какое дело этому морю и кипарисам с их вечной жизнью — празднеством до человеческой грусти-печали?
Стая виден город и пароходы в порту — белые пароходы с красным кантом на трубах, хорошо освещенные солнцем, в сплошной голубизне тихой бухты. Запахло нефтью, солью, краской, олифой, ржавым железом, рыбой, пивом, замахали крыльями, заорали чайки...
Женщина шла от моря, с пляжа. Как солнечный луч, она скользила, плыла, невзирая на уличное движенье, наискось через дорогу, в шортах и в чем-то еще, то есть почти безо всего. Заскрежетали тормоза, но женщина не проснулась от чар, она сознавала себя как перл творения, бесценный дар — единственная на всем берегу, свободная от планов уборки чая и цитрусовых, неплановая, внезапная и потому особенно желанная гостья.
Водители машин затормозили, чтобы улыбнуться женщине.
Амиран Гагаишвили весь передернулся, его раздраженные нервы болезненно отозвались на скрежет тормозных колодок. Он выругался:
— Пьяная совсем, слушай... Напьются, ничего не видят. Давить таких надо!
— Не надо, Амиран…
В кафе у выхода из батумской гостиницы «Интурист» на бульваре подается кофе по-турецки. Пить турецкий кофе вблизи турецкой границы — это не то что пить его где-нибудь у нас на Севере...
На бульваре против гостиницы стоял кабриолет со складным кожаным верхом, на больших, с шинами, колесах, с облучком и ямщиком на облучке — в перепоясанной рубахе, в русских сапогах и картузе. Запряженный в кабриолет каурый конь прядал ушами. Этот конь, и кабриолет, и кучер являли собою олеографию из батумского быта прошлого века, когда Батуми, окраинное поселение Российской империи, называлось Батумом (Кобулети — Кобулетами). Местные любители старины воскресили олеографию. В кабриолете можно прокатиться по бульвару (для полноты ощущения не хватает булыжной мостовой).
Гостиница «Интурист» отгрохана в начале тридцатых годов, в пору констрактивизма — асимметричная серобетонная глыба с овалом фасада и разомкнутым на бульвар прямоугольником внутреннего двора. Приметы старины — ветхозаветной и достижимой для памяти — то и дело бросались в глаза. Когда я спросил у коридорной, где находится буфет, она отвечала: «Бухвета у нас нету!» Что за прелесть это словечко: «бухвет», — из тех времен, когда писали свои рассказы Николай Сергеевич Лесков и Антон Павлович Чехов; словечко сохранилось, выжило в переувлажненном, жарком батумском климате.
В приморском парке раскинули свой реквизит фотографы; можно сняться на фоне одномерных, как на картинах Пиросмани, оленей и гор; сына или дочку можно усадить в седло, на лошадку, тоже одномерную, дядя спрячется под черный подол деревянного ящика... «Смотри сюда, сейчас вылетит птичка»... Чик-чик — и готово.
Около моря сидели, стояли одиночки и парочки. Мало совсем. Вправо и влево, особенно влево, насколько хватало глаз, простирался галечный пляж. Я в жизии своей не видал такого большого пустого пляжа.
Как так не видал? Ведь был же в Батуми, лет двадцать пять тому назад. Пляж и тогда был большой, и море было большое. Что изменилось с тех пор? Да ничего. Я прожил бо́льшую часть моей жизни — вот и все.
Я быстро разделся и поднырнул под волну. А надо бы оглядеться, поостыть, прикинуть силенки, прежде чем лезть в сердитое море. Оно меня подхватило с утробным урчанием, поволокло. Я торчал из волны как буек, меня высоко вздымало на гребень, подносило к берегу и отбрасывало прочь, под опрокидывающийся пенный вал.
В сознании вдруг возникла памятная с детства знаменитая строфа: «Безумству храбрых поем мы славу...» И еще: «Глупый пи́нгвин робко прячет тело жирное в утесах». Но почему же он глупый и почему он «пи́нгвин», а не «пингви́н»?..
В энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона о купаниях в батумской бухте сказано следующее: «Приспособлений для морских купаний не имеется...» Но, помилуйте, какие же могут быть приспособления, кроме собственных рук и ног?