Время подвигалось незаметно, настолько черна была ночь. Светлый терпел, а что ему оставалось? Заснуть он не мог, да и нельзя было, нужно затемно смыться. Больше всего он боялся встретиться утром на свету с матерью, с дочерьми, да и с самим собой тоже. Будто в чем виноват... «Господи, когда же все это кончится?»
Чуть забрезжило, светлый принялся шпынять темного локтем в спину, тот очнулся.
— Надо бежать. А то будет плохо... — зашептал ему в ухо светлый.
Темный ничего не понял, однако ему передалась лихорадка товарища. Они натянули брюки, подхватили мешки и, крадучись, как домушники на рассвете, в пору самого крепкого сна, отомкнули запоры и утекли. Побежали сначала на цыпочках, чтобы не делать лишнего шуму, а затем во всю резвость и прыть.
Батумская милиция в эту пору, должно быть, спала, а то не мешало бы задержать, потрясти беглецов. Батумские улочки были иссиня-сизыми, по ним гуляли тощие южные коты и кошки.
Перевели дух они на шоссе у моря...
Может статься, так было. Или было не так. Память ветшает от времени. Но она же латает прорехи, пришивает заплаты, чинит, штопает, вяжет. И получается новый узор.
На самой высокой точке, на верхотуре тбилисской гостиницы «Иверия», на плоской ее крыше, где плещется холодная зеленая (хлорированная) вода в отделанной кафелем лоханке — плавательном бассейне (Swiming POOL), однажды утром мы загорали с дочкой. Никого, кроме нас, на крыше не было, никто не плавал в бассейне. Туристы — немцы и шведы — уже искупались, их увезли в автобусах к замку Джвари.
Мы сидели под солнцем у бортика кафельного озерца, солнышко грело, но не давало загара: нас защищало от солнца облако аэрозольных частиц, антропогенной пыли, углекислого газа или еще какой-нибудь дряни этого рода. Дочка смотрела на город и еще внутрь себя; что она видела там, на донце души, с высоты своих восемнадцати лет, я не мог догадаться. Первый раз я взял дочку с собою в командировку-странствие, поглядывал на нее, сидя в шезлонге на крыше гостиницы «Иверия», и думал, когда она стала взрослой и что это — взрослая дочкина жизнь?
Дочка достала из кармана своих техасов сигарету, закурила, глубоко затянулась, сказала:
— Я тебя, папа, вчера ждала на улице, ко мне подошел такой усатый грузин и говорит: «Дэвушка, почему одна ходишь? У нас нельзя одной ходить». Я так удивилась. Что, у них здесь девушек похищают? Чего это они?
Я и сам не знаю чего. Я — отец, но каково ревнивому мужу, привезшему на кавказское солнышко молодую пригожую жену? Помните, в «Приговоре» у Солоухина есть такой эпизод?.. Горой этой повести — лирический герой, он же и автор — поехал с юной прекрасной женой в Кобулети. Поехал он, несомненно, для счастья, но бывало ему и горько...
Это в прежнее время сочинитель строил сюжет повести в воображении либо брал из истории; нынешний сочинитель вначале переживает сюжет будущего сочинения, тратит на него кровь, нервы, саму жизнь, порою даже теряет благоразумие, переступает предел дозволенного, а затем, по живому, пишет. Игра воображения, имеющая, как всякая игра, правила и каноны, нынче не сулит сочинителю того успеха, на который он замахивается. (Копеечная игра не в счет). Нынче беллетристика стушевалась пород лицом документа, свидетельства, исповеди, или, как еще говорят, «человеческого документа».
...Так вот, счастливому в любви (и в литературе тоже) автору повести «Приговор» досаждали местные кобулетские и приехавшие в Кобулети повесы. Они приставали к даме его сердца со своими дурацкими, наглыми притязаниями, охотились за московской красавицей с поистине ослиным упрямством, нимало не уважая суверенных прав ее мужа, вовсе даже не замечая его. Когда она проходила по главной улице Кобулети, они ползли за ней по пятам в своих автомобилях. По вечерам в ресторане официанты выстраивали перед ней вереницы бутылок — приношений...
Однажды на пляже герой взорвался. Впрочем, взорвался интеллигентно, вполголоса. Он пожурил очередного нахала, напомнил этому пляжному абреку о древней грузинской культуре. Культура, даже и не такая древняя, как в Грузии, и наглость — несовместимы. Культурные люди уважают право своих гостей на безопасность во время гостевания. «Не посягайте на то, что вам не принадлежит, не ждите милостыни, не опускайтесь до нищенства» — эту мысль пытался внушить автор повести «Приговор» кобулетскому соискателю — ловеласу.