Если и так, это не сработало.
Ночной ветерок медленно поворачивает обломки того, что когда-то было дверью, а шорох в дверном проеме служит эхом той жестокости, что по-прежнему отражается и звучит в Силе вокруг меня.
Я не рискую медитировать. Тьма слишком глубока здесь. Она притягивает: словно я оказался на слишком низкой орбите черной дыры и меня теперь разрывает напополам. Гравитация тянет половину меня за те горизонты, зо которые я боюсь | доже просто заглянуть.
Позади меня, затерянные в ночных тенях, лежат неподвиж-но на камнях Беш и Шрам. Их температура немногим выше, чем у окружающих камней, из-за танатизинового анабиоза. Лишь сквозь Силу можно понять, что они все еще живы: их сердца бьются со скоростью меньше одного удара в минуту, а на один час приходится десять-двенадцать неглубоких вздохов. Личинки ос лихорадки в их телах так же замедлены. Беш и Шрам могут прожить в подобном состоянии еще неделю, а то и больше.
Если, конечно, что-нибудь еще не сожрет их за это время.
Следить за их безопасностью - моя обязанность. На донный момент это моя единственная обязанность. Так что я сижу посреди обломков двери и всматриваюсь в бесконечную ночь.
«Молния» покоится на двуноге в дверном проеме, ее дуло смотрит в небо. Шрам хорошо заботится о своем оружии: она настояла на очередной его чистке перед тем, как разрешила мне сделать ей укол. Теперь я периодически делаю проверочные выстрелы, и пока что оно работает нормально, Я учусь постепенно чувствовать деятельность поедающего металл грибка сквозь Силу так, как умеют это воспринимать корунаи, но пока что все же больше полагаюсь на физическую проверку.
Других дел у меня пока нет. Я провожу время, делая подобные записи и раздумывая над спором с Ником.
Тогда, на дороге, Ник сказал, что мирные жители в этих местах - миф. Как я выяснил, он имел в виду, что мирных жителей здесь просто нет, что находиться в джунглях - значит уже находиться в войне. Балавайское правительство распространяет миф о невинных исследователях джунглей, которых режут жестокие корунайские партизаны. Это, по словам Ника, лишь пропаганда.
Сейчас здесь, в руинах балавайского блокпоста, эта мысль кажется мне на удивление правильной, но ранее этим вечером я инстинктивно отбросил ее. Она показалась мне простым рационализаторством. Извинением. Успокоением для совести, растревоженной различными жестокостями. В то время когда мы шли по дороге, оставленной паровым крауле-ром, мы с Ником успели немало поговорить об этом.
Ник утверждал, что все мирные жители остаются в городах: официанты и дворники, держатели магазинов и водители такси. Он сказал, что существует причина, по которой исследователи джунглей ходят с таким мощным оружием, и что эта причина гораздо более связана с акк-псами, чем с лозными кошками. Балаваи не идут в джунгли до тех пор, пока они не готовы и не хотят убивать корунаев. Ни та ни другая сторона не ждет атаки противника. Если в джунглях ты не наносишь удар первым, ты становишься простой жертвой.
Тогда я спросил его о мертвых детях.
На данный момент это был единственный раз, когда Ник разозлился. Он развернулся ко мне так, словно собирался ударить: «Каких детях? - сказал он. - В каком возрасте ребенок уже может спустить курок? Из детей получаются отличные солдаты. Они почти совсем не знают, что такое страх».
Неправильно воевать с помощью детей… или против них… Так я ему и сказал. Вне зависимости от чего, бы то ни было. Они недостаточно взрослые для того, чтобы понимать последствия своих поступков. Ник в невероятно грубых выражениях объяснял, что мне следует сказать все это бала-ваям.
– А как же наши дети? - он тряхнул головой с еле сдерживаемой яростью. - Иджи могут оставить своих детей дома, в городе. А где нам оставить наших? Ты видел Пилек-Боу. Ты знаешь, что случается с детьми корунаями на этих улицах… Я знаю! Я был одним из них. Быть разорванным на куски здесь - участь лучшая, чем выживать там, выживать так, как пришлось мне. Как ты собираешься объяснить этим стрелкам в ТВК, что корунаи, которым они радостно отстреливают руки и ноги, всего лишь дети?
– По-твоему, это оправдывает то, что происходит с детьми балаваев? Теми, что не остаются в городах? - спросил я его. - Корунаи ведь не стреляют куда ни попадя с кораблей. Что вас оправдывает?
– Мы не обязаны оправдываться, - ответил он. - Мы не убиваем детей. Мы хорошие парни.
– Хорошие парни, - повторил я за ним. Я не смог скрыть горечь в своем голосе: голографические изображения, показанные Йоде и мне в кабинете Палпатина, все время лежат почти на поверхности моего разума. - Я видел, что остается после того, как вы, хорошие парни, захватываете блокпост исследователей джунглей, - сказал я ему, - Именно поэтому я здесь.
– Ну конечно. Ха. Давай я тебе кое-что поведаю, а? - Переменчивость настроения Ника, подобная летней грозе, унесла ярость в мгновение ока. Он посмотрел на меня с ироничной жалостью, - Я все время ждал, когда же ты наконец заговоришь об этом.
– О чем?
– О вас, джедаях, ваших секретах и прочем таскерском дерьме. Вы думаете, что кроме вас никто больше не может держать карты закрытыми? - он закатил глаза и помахал пальцами перед своим лицом, - О-о-о, смотрите, я джедай! Я знаю вещи Слишком Опасные для Простых Смертных! Осторожно! Если ты не отступишь, я скажу тебе то, что Живые Существа Знать Не Должны!
На мгновение мне показалось, что Ника Росту можна-. вос-принимать, как настоящее испытание моих моральных принципов. Джедай может упасть во тьму, начав с реализации простого желания выбить из подобного человека всю мерзость, в нем скопившуюся.
К тому моменту когда я взял себя под контроль и даже смог поддерживать цивилизованный тон речи, Ник уже рассказал все, что он знал о той кровавой резне в джунглях и об информационном диске.
Это было тяжело.
Он сказал мне, что он не просто был там, в том месте, что мы с Йодой рассматривали в кабинете Палпатина, но что он был вместе с Депой и Каром Вэстором, когда они продумывали план. Он помогал им в работе над «декорациями», а потом именно Ник передал наводку Республиканской разведке. Даже сейчас, несколько часов спустя, мне трудно описать словами то, как я себя тогда почувствовал. Потерявшим ориентацию, несомненно: почти оглушенным. Не способным поверить.
Преданным.
Я нес в себе те картины, словно рану. Они лихорадили мой разум так обжигающе болезненно, что мне приходилось скрывать их за покровами неверия. Подобная боль делает рану особенно ценной: когда любое прикосновение к ней ведет к агонии, человеку приходится укрывать ее, изолировать, словно объект поклонения. Словно святыню.
Но Ник все выставил так, словно это была просто шутка.
Хм. Я наконец нашел слово, которое описывает мои ощущения тогда. Мои ощущения сейчас.
Гнев.
В том числе поэтому медитация для меня сейчас сложна. И рискованна.
Хорошо, что Ник и Гэлфра ушли несколько часов назад. Возможно, к тому времени, как он вернется, если вернется, я найду для сказанных им вещей место в своем разуме, дабы они более не нашептывали насилие моему сердцу.
Вся бойня была постановкой.
Не подделкой. Тела были настоящими. Смерти были реальными. Но она была постановкой. Это действительно была лишь шутка. Надо мной.
Депо хотела, чтобы я приехал сюда.
Вот для чего все это было сделано. С самого начала.
Тот диск-кристалл не был уликой и не был признанием. Он был приманкой. Она хотела увести меня с Корусканта, привести на Харуун-Кэл и бросить меня в эти кошмарные Джунгли.