— Почему же... прохвост?! — пробормотал Георгий Степанович.
— Усольцев хотейль ругать меня и сказал: «Ви, Зюк, есть прохвост». Мне ошень нравился это слово! — Зюк самодовольно улыбнулся. — Германия должен спешить. Япония может скорей сюда приходить. Мы должен обгонять Японию. И ви будете хорошо помогать мне. Ви есть хороший прохвост!
Георгий Степанович ущипнул хлеб, размял его и начал скатывать шарик. Ни говорить, ни слушать он больше не мог. В ужасе от сознания своей подлости, согнувшись, Георгий Степанович пошел домой.
Уже за дверью его догнал Зюк и подал ему забытую кепку.
Воздух был напоен дымом костров.
Внизу, на разрезах и шахтах, мерцали огоньки фонарей и приглушенно звякали кайлы старателей. Там выполнялись все конные работы; старатели, напуганные язвенными паутами, всё еще работали на лошадях только ночью.
Вглядываясь сквозь темноту и прислушиваясь к звукам, Георгий Степанович поочередно обошел все шахты и разрез Щаплыгина. На разрезе шумела бутара. Старатели разреза, надрываясь, промывали пустые породы и, по распоряжению Зюка, заваливали золотоносные пески отвалами эфелей и отмытой гальки.
Георгий Степанович уже остановился, чтобы вернуться вниз, в падь. И пошел бы туда, но тут увидел, как от противоположного дома отделились две темные фигуры, и в нерешительности замялся.
Одна из этих фигур, крадучись в тени порядка, пошла к Георгию Степановичу, другая — сгорбленная, с длинными, как у орангутанга, руками, — спускалась к дому Зюка.
Георгий Степанович поспешно повернул домой. И темная фигура тоже повернула и пошла за ним.
«Он. Это он», — оглядываясь и спеша, подумал Георгий Степанович об Асламове.
В свете между домов Мудрой успел увидеть человека с козлиной бородкой, в полушубке, зимней шапке и тяжелую палку, которую тот нес на плече.
«Нет, это не он», — в страхе отметил Георгий Степанович и побежал.
И человек с палкой тоже побежал за ним.
Георгий Степанович, рукою придерживая мечущееся в груди сердце, бежал уже во всю силу и с ужасом слышал и чувствовал, что человек настигает его, глухо топая ичигами и сопя. У Георгия Степановича в ожидании удара замозжило в затылке.
Уже около дома, оглянувшись, Георгий Степанович споткнулся о камень. Падая, он ударился коленкой о пень, ушиб локоть и зажмурился, ожидая удара по голове дубиной.
Подбежавший человек тяжко, со свистом дышал в самую голову инженера. И это хриплое дыхание его и бездействие были невыносимо мучительными для Георгия Степановича.
— Бей! — вне себя крикнул Георгий Степанович, не двигаясь и еще крепче зажмуриваясь.
Но человек не ударил. Он склонился над инженером и, хрипло дыша, спросил:
— Упал, что ли? Фу-у... Уморил ты меня... Чисто зашелся я... Ах ты оказия какая!
— Кто ты? — спросил Георгий Степанович, немного успокоенный домашним, мирным видом старика.
— Сверкунов я, Матвей... Ух ты, боже мой!.. С «Сухой».
— Убить хочешь? — спросил Георгий Степанович. — Кто тебя подослал ко мне?
— Что вы, Георгий Степанович? — обиделся Сверкунов. — Какой же я убивец? Караульщик я при вас. Василий Алексеевич приставил меня... Вы ничего не бойтесь, Георгий Степанович, — успокаивал его Сверкунов. — Я тут с вечера при вас. Такую в случае чего гвалту подниму — покойники встанут.
— Караульщик... Шпион, что ли, ты при мне?
— Видишь ли, — усаживаясь на пятки, охотно начал разъяснять Матвей Сверкунов. — Раз об этом дело зашло, тут вот как, когда Ли Чан-чу и Чан Чен-дуна прирезали, у нас сразу сумление об вас встало. Уж раз, думаем, начали коммунистов резать, вас они не обойдут. Выбьют, думаем, самых нужных людей, а потом бери нас голыми руками. Нет уж, инженеров-то, думаем, мы вам не дадим!.. И вот решили мы...
— Кто это «мы»? — спросил Георгий Степанович, поднимаясь.
— Партия, правительство... Ну, решили, значит, мы взять под охрану в первую очередь вас, — словоохотливо рассказывал Сверкунов; он удобнее уселся около инженера, калачиком, видимо, надолго, сложил ноги и рядом положил свою дубину. — Сижу я при вас уже вторую неделю. Сдается мне, будто какой-то варнак подбирался к вашей квартире, да отстал. И вот уже с неделю, как ни одна душа не появляется. Скушно, конечно, не дай бог. Другой раз тяпнул бы наперсточек — нельзя: раз партия, правительство доверили пост, сиди и не рыпайся, надо оправдать.
— Они меня... днем могут, — с дрожью сказал Мудрой.
— Могут. Они, конешно, могут и днем, — согласился Сверкунов. — Мало ли. На то они и буржуазия.