Он стал вытаскивать ложкой семена из половинок какой-то большой оранжевой груши. Потом отрезал, как у дыни, одну дольку оранжевой мякоти и положил на тарелку сквайра со словами:
– Попробуйте, сеньор Трелони.
– Благодарю вас, сэр, – несколько растерянно ответил тот и покосился на мокрые руки цыгана Сальвадора, не зная, что делать: он никогда не брал очищенных фруктов из посторонних рук.
От неловкости сквайра спас слуга, который поставил перед ним чашку с мескитовым какао. Сквайр моментально взял чашку и пригубил напиток, даже не почувствовав вкуса от поспешности.
Мажордом стал заводить музыкальную шкатулку. Все молчали, ожидая музыку, и скоро под аркой нежно и мелодично зазвенел менуэт Баха, по случайному совпадению очень популярный в бристольском обществе. Лёгкие звуки менуэта накладывались на шум дождя. Джентльмены пили кофе, размышляли о чём-то своём и смотрели на хозяйку. В трепетанье свеч лицо доньи Ремедиос стало почти трагическим и от этого особенно притягательным.
– Сейчас где-нибудь в городе люди сидят в кантине*, курят и пьют кофе, наслаждаясь цивилизацией, – произнёс цыган Сальвадор, не спуская с хозяйки тёмных глаз.
Все посмотрели на него. Сквайр, воспользовавшись этим, незаметно отдал тарелку с долькой папайи слуге, который унёс её.
В это время прозвучал громкий и капризный голос управляющего.
– Что вы всё время твердите про свой город, мано Сальвадор? – спросил он с тяжёлым придыханием. – Ничего хорошего в вашем городе нет. Только пыль да грязь, да скученность людей… У нас лучше! К тому же наша Розалия варит такой прекрасный кофе, какого не подадут ни в одной вашей кантине.
Сальвадор, побледнев, бросил на управляющего взгляд, наполненный такой яростной ненавистью, что джентльмены опешили.
Мистер Трелони, чтобы как-то сгладить неловкость ситуации, сказал донье Ремедиос:
– Ваш местный какао исключительно хорош.
Под арку бесшумно, ни на кого не глядя, вошёл ирокез Райвенук, приблизился к капитану и прошептал ему на ухо несколько слов. Капитан встал, положил салфетку на стул, извинился перед обществом и, поблагодарив хозяйку за чудесный ужин, вышел из галереи. Райвенук шёл за ним своей удивительной походкой ирокезского охотника, наступая на всю ступню сразу.
Донья Ремедиос посмотрела им вслед странным взглядом.
****
Сначала капитан увидел горящие костры.
Рядом с кострами беспорядочной кучей, согнувшись гусеницами по своему обыкновению, сидели на земле индейцы-носильщики, занятые при свете костра каким-то своим делом. Капитан подошёл к Платону, который качался в гамаке, развешанном позади корраля*.
– Райвенук отказался спать в доме, – сказал Платон, выкарабкиваясь из гамака. – Он сказал, что на вольном воздухе ему лучше… Я решил составить ему компанию. Для надёжности.
И Платон выразительно повёл глазами на носильщиков. Капитан кивнул.
– Их теперь стало пятнадцать, – сообщил Платон со значением.
Капитан, в миг обежав скрюченные фигуры носильщиков цепким взглядом, ответил:
– Я сейчас насчитал шестнадцать.
– Но четверть часа назад их было пятнадцать. А когда мы только пришли в асьенду, их было восемь.
– Может быть, с ними смешались местные пеоны?
– К ним никто не подходил… Я бы увидел.
– Тогда я ничего не понимаю, – проговорил капитан. – Что за ерунда?
– Надо послать Райвенука за боцманом, – сказал Платон.
Капитан кивнул. Тут к ним приблизился, кланяясь издалека, румберо Антонио и произнёс:
– Я приглашаю вас, сеньор капитан, с вашим помощником к нашему костру.
Капитану с Платоном ничего не оставалось делать, как принять его приглашение. Они сели у индейского костра. Носильщики потеснились, но даже не посмотрели в их сторону, продолжая заниматься каждый своим делом: кто-то сучил нитки, кто-то вил верёвки, кто-то плёл корзины.
– Сколько вы взяли с собой носильщиков, мано Антонио? – спросил капитан.
– Десять человек… Как вы и просили, – ответил румберо. – Десять индейцев из племени чибча.