– Я сейчас насчитал шестнадцать, – сказал капитан.
– Этого не может быть! – вскричал старик-индеец и, повернувшись к малому, вьющему верёвку, что-то быстро сказал на индейском наречии.
Малый поднял голову и негромко скомандовал.
Тут же носильщики покинули свои места и столпились вокруг капитана. Были они одного небольшого роста, в одинаковых чёрных, украшенных вышивкой, шерстяных накидках, и все, как один, с лицами усталыми, измождёнными и тёмными. Капитан пересчитал их – индейцев было десять. По знаку румберо они опять сели вокруг костра и опять занялись своим плетением.
– Ничего не понимаю, – сказал капитан, опять опускаясь на бревно, ему было неловко.
– Здесь такой воздух, сеньор капитан, – стал успокаивать его проводник. – В этих местах всегда что-нибудь мерещится. А носильщики – они все на одно лицо, даже я их не всегда различаю…И одеты они одинаково, и так же одевались их предки: похожее на тунику колумбийское пончо из шерсти альпаки*, набедренная повязка и высокие плетёные сандалии… Теперь, конечно, многие, как и я, перешли на короткие штаны … Уж очень это удобно.
Румберо Антонио весело рассмеялся. Вокруг глаз его залучились морщины, которые ему удивительно шли, делая его умное старое лицо простодушным и бесхитростным.
Капитан пересчитал носильщиков.
– Я насчитал шестнадцать, – сказал он.
– Четверть часа назад их было пятнадцать, – сообщил Платон. – А когда мы только пришли в асьенду, я насчитал восемь.
– Может быть, с ними смешались местные пеоны? – предположил капитан.
– К ним никто не подходил… Я бы увидел, – ответил Платон.
– Тогда я ничего не понимаю, – сказал капитан. – Что за ерунда?.. Пошли Райвенука за боцманом… Я хочу поговорить с ним.
Платон кивнул. Капитан, с острым чувством, что всё это с ним уже было только что, опять стал пересчитывать индейцев. Тут к нему приблизился, кланяясь издалека, румберо Антонио и сказал:
– Я приглашаю вас, сеньор капитан, с вашим помощником к нашему костру.
Капитан и Платон прошли с проводником и, здороваясь с носильщиками, сели у костра. Те, кланяясь им, хоть и потеснились, но даже не посмотрели в их сторону, продолжая заниматься каждый своим делом: кто-то сучил нитки, кто-то вил верёвки, кто-то плёл корзины. Были они одного и того же небольшого роста, в одинаковых чёрных шерстяных накидках и все, как один, с лицами усталыми, тёмными, измождёнными. Какой-то индеец рассказывал остальным что-то неспешно, иногда прерываясь, чтобы взять новый прут для своей корзины.
– О чём он рассказывает? – поинтересовался капитан у проводника.
– Он рассказывает о наших мёртвых и о нашей вере в бессмертие, – с усмешкой ответил румберо Антонио. – Индейцы верят, что человек не умирает, и что после отпущения грехов, когда мёртвое тело сгибают, оно превращается в восставшего из мёртвых и вбирает в себя воздействие высших существ... То есть, становится таким же высшим существом.
– Сгибают мёртвое тело? – удивился капитан. – Расскажите об этом, мано Антонио.
Старый проводник весело рассмеялся. Его глаза залучились морщинами, которые ему удивительно шли, делая его умное лицо простодушным и бесхитростным.
– Это совсем невежественное индейское племя, сеньор капитан, – виновато сказал он. – Они верят в то, во что верили их предки ещё во время правления инков… Да и я, признаться, пожив рядом с ними, становлюсь таким же… Я хочу, чтобы после смерти моё тело тоже согнули.
Капитан и Платон не знали, что на это сказать. Заметив их недоуменные лица, старик-индеец стал рассказывать:
– Наши предки, господа, сгибали тело умершего человека, подтягивая колени к подбородку, и обёртывали тканью. А самое главное – мёртвому в могилу они обязательно клали то, что окружало его в жизни: если это был воин – то его оружие, если это был ткач – то предметы, соответствующие этому занятию. Ведь кто-то при жизни вил верёвки, кто-то сучил нитки, а кто-то плёл корзины.
Румберо Антонио замолчал, и тут же индеец, плетущий корзину, опять продолжил свой рассказ всё тем же монотонным голосом. Проводник глянул на него и произнёс властно, повысив голос:
– Но мёртвым, знаете ли, трудно угодить!
Индеец-корзинщик сразу же смолк, втянув голову в плечи, и только тёмные руки его не переставали двигаться. Мано Антонио продолжил: