Поговорку, повторенную в столь странном виде, виконт счел шуткой и улыбнулся.
«Ах, — произнесла про себя старая дева, — все идет хорошо, вот этот меня понимает!»
Беседа велась на избитые темы. Благодаря действию таинственной, непостижимой силы мадемуазель Кормон, подстрекаемая желанием быть любезной, находила в своем мозгу все обороты шевалье де Валуа. Это была как бы дуэль, в которой сам черт нацеливал дуло пистолета. Никогда еще противник не был лучше взят на мушку. Виконт был слишком светским человеком, чтобы говорить о великолепии обеда, — но само его молчание казалось похвалой. Смакуя дивные вина, щедро подливаемые ему Жакленом, он словно вновь, с острой радостью, обретал своих лучших друзей: настоящий ценитель не рукоплещет, он наслаждается. Г-н де Труавиль полюбопытствовал о ценах на земли, дома, места под застройку, он заставил мадемуазель Кормон долго описывать место слияния Бриллианты и Сарты. Удивлялся, что город расположен далеко от большой реки, топография края живо его занимала. Молчаливый аббат предоставил племяннице нить разговора. Мадемуазель всерьез поверила, что развлекает г-на де Труавиля, который ей благосклонно улыбался и, как ей казалось, запутался во время этого обеда больше, чем ее наиболее рьяные женихи запутывались в две недели. К тому же, заметьте, никогда еще ни одного гостя она не окружала такими заботами и не баловала таким вниманием. Право, как будто нежно лелеемый любовник осчастливил дом своим возвращением. Мадемуазель предупредительно подавала виконту хлеб, она не сводила с него глаз; стоило ему отвернуться, как она незаметно подкладывала ему кушанье, если оно, казалось, пришлось ему по вкусу; будь он чревоугодником, она бы до смерти его закормила; но не являлось ли это прекрасным образцом того, что она рассчитывала делать и в дни супружества? У нее хватило ума не ударить лицом в грязь, она смело распустила паруса, подняла флаг, держала себя королевой Алансона и похвастала своим вареньем. В конце концов она стала без зазрения совести хвалить самое себя, как будто уже не осталось никого, кто мог бы ее славословить. Она заметила, что нравится виконту, ибо надежды так ее преобразили, что она стала почти женщиной. За сладким она не без тайной радости прислушивалась к суете в прихожей, к шуму в гостиной — вестникам сбора ее обычного кружка. Она указала на эту поспешность дядюшке и г-ну де Труавилю, усмотрев доказательство любви к ней в том, что являлось лишь результатом мучительного любопытства, охватившего весь город. Горя нетерпением показаться во всем своем величии, мадемуазель Кормон велела Жаклену подать кофе и ликеры в гостиную, куда, на диво всему избранному обществу, слуга принес великолепный кофейный прибор саксонского фарфора, извлекаемый на свет из шкапа лишь дважды в год. Все эти обстоятельства были подмечены гостями, злословившими под шумок.
— Черт побери! — воскликнул дю Букье. — Да ведь это ликеры госпожи Анфу, которые в доме подаются только четыре раза в год, по большим праздникам!
— Положительно пахнет свадьбой. Должно быть, все устроили путем переписки, еще год назад, — сказал председатель суда г-н дю Ронсере. — Вот уже год, как директор почтовых контор получает письма со штемпелем Одессы.
Госпожа Грансон вздрогнула. Господин шевалье де Валуа, у которого побледнела даже левая щека, несмотря на то, что он пообедал за четверых, почувствовал, что вот-вот выдаст свою тайну, и сказал:
— Не находите ли вы, что сегодня холодно? Я озяб!
— Это веяние России, — произнес дю Букье.
Шевалье посмотрел на него так, словно хотел сказать: «Молодцом держишься!»
Мадемуазель Кормон появилась такая сияющая, такая торжествующая, что показалась всем красивой. Этот необычайный блеск был вызван не только чувством; вся ее кровь с утра бушевала в ней, и нервы трепетали в ожидании решительных событий — лишь совокупность всех этих обстоятельств могла столь неузнаваемо изменить ее. Как она была счастлива, торжественно представляя виконта — шевалье, а шевалье — виконту, весь Алансон — господину де Труавилю, господина де Труавиля — всему Алансону! Случилось так — впрочем, по вполне понятным причинам, — что виконт и шевалье, эти две аристократические натуры, в тот же миг почувствовали друг в друге нечто близкое, каждый из них видел в другом человека своего круга. Они разговорились, стоя у камина. Их обступили, и к их беседе, хотя она и велась вполголоса, прислушивались в благоговейном молчании. Чтобы верно схватить эффект этой сцены, нужно представить себе мадемуазель Кормон, спиной к камину, занятую приготовлением кофе для того, с кем она была уже помолвлена молвою.
Г-н де Валуа.
— Говорят, господин виконт, вы приехали обосноваться здесь?
Г-н де Труавиль.
— Да, сударь, я приехал купить дом... (мадемуазель Кормон повертывается с чашкой в руке). А мне нужен большой дом, чтобы разместить... (мадемуазель Кормон протягивает чашку) свою семью (в глазах старой девы потемнело).
Г-н де Валуа.
— Вы женаты?
Г-н де Труавиль.
— Уже шестнадцать лет, на дочери княгини Шербеловой.
Мадемуазель Кормон упала как подкошенная; увидев, что она зашаталась, дю Букье бросился к ней и подхватил ее на руки; перед ним распахнули дверь, чтобы он мог свободно пройти со своей огромной ношей. Пылкий республиканец нашел в себе силы, действуя по указанию Жозетты, отнести старую деву в спальню и уложить ее на кровать. Вооружившись ножницами, Жозетта разрезала чрезмерно туго затянутый корсет. Дю Букье грубо брызнул водой в лицо мадемуазель Кормон и на ее грудь, обширную, как Луара в половодье. Больная открыла глаза, увидела дю Букье и, узнав его, стыдливо вскрикнула. Дю Букье вышел, уступив место шести женщинам, которые явились в спальню во главе с г-жой Грансон, сиявшей от радости. Как поступил шевалье де Валуа? Верный своей системе, он прикрыл отступление.
— Бедняжка мадемуазель Кормон, — обратился он к г-ну де Труавилю, не спуская глаз с присутствующих и сразу пресекая смех высокомерным взглядом, — она страдает полнокровием, а не хотела пустить себе кровь перед отъездом в Пребоде (ее имение), и вот результат; приливы всегда усиливаются весной.
— Она вернулась сегодня утром в дождь, — сказал аббат де Спонд, — и, вероятно, немного простудилась, а это вызвало маленький приступ, она им подвержена. Но все обойдется.
— Она говорила мне третьего дня, что с ней это не случалось уже три месяца, и добавила, что крайне опасается, как бы здоровье не подвело ее, — продолжал шевалье.
«Ах! Так ты женат!» — мысленно произнес Жаклен, глядя на г-на де Труавиля, который попивал свой кофе маленькими глотками. Верный слуга разделял разочарование своей госпожи. Он догадливо унес ликеры г-жи Анфу, предназначавшиеся для холостого человека, а не для мужа какой-то русской женщины. Все эти мелочи были подмечены и дали повод к насмешкам. Аббат де Спонд знал, что привело г-на де Труавиля в Алансон, но по рассеянности ничего об этом не сказал, — так далек он был от мысли, что племянница заинтересуется г-ном де Труавилем. Что касается виконта, то, поглощенный целью своего путешествия и, подобно большинству мужчин, не склонный много говорить о своей жене, он не имел повода объявить себя женатым; впрочем, он думал, что мадемуазель Кормон знает об этом. Вернулся дю Букье, и его подвергли бесконечному допросу. В гостиную спустилась одна из шести женщин с вестью, что пришел врач, что мадемуазель Кормон значительно лучше, но она должна оставаться в постели и, очевидно, придется пустить ей кровь. Вскоре гостиная была полна. Пользуясь отсутствием мадемуазель Кормон, дамы пространно судили и рядили, они разукрашивали, расцвечивали, преувеличивали, раздувала только что разыгравшуюся при участии мадемуазель Кормон трагикомическую сцену, которой предстояло на следующий день стать достоянием всего Алансона.
— Славный этот господин дю Букье, и как только он вас донес! Что за силач! — сказала Жозетта своей хозяйке. — Он побледнел, когда вам стало дурно; значит, он вправду все еще вас любит.