Перво-наперво Стась раскупорил бутылку и хватил коньячку. Афанасий отказался.
— Че ее без еды хлестать? Под ушицу — ино дело.
— Ну-ну… Как знаешь. А я приехал душу отвести, подышать малость.
— Эдак ты и в городе мог.
— Воздух не тот. Заводы дымят, машин на улицах — не протолкнуться. У тебя тут благодать.
— Оно конешно, — согласился Афанасий. — Дыши, стало быть.
— Вольготно тут. Никто не мельтешит перед глазами — ни редактор, ни жена. Ни строк не требуют, ни денег. Переберусь я к тебе, старик. Ей-ей, переберусь. Будем вдвоем рыбачить, охотиться…
Стась и ружьишком иногда балуется. Оттого он Трезвого сразу приметил и заинтересовался:
— Откуда, Матвеич, зверюгу эту бесценную раздобыл? — Он выслушал Афанасия и посожалел: — Жаль, ружья не прихватил. Испытали бы. Работает?
— Ходил намедни на утряночку, снял шилохвостня. Ничего… помял малость, но принес.
— Умница. И здоровущий…
— Дюжо́й, а к драке не приспособлен. Сойдутся когда, он все боком норовит к ним, ну и влетает по первое число.
— Талант у него в другом. Хорош, ничего не скажешь. Ну что, старина, порыбачим.
— Можно, — охотно согласился Афанасий. — Ружье вот только возьму. А ты пока куласик подчаль к лодке.
— Ну-ну. — Стась подхватил рюкзак с ловецкими снастями и направился к лодке, — Айда, Трезвый…
Они приехали на Зеленую. Старик выбрал место помелководнее — воды чуть повыше колена — и стал набирать сеть.
Стась, зажав коленками Трезвого, гладил его по спине, а сам все прикладывался к бутылке, наполовину опорожнил ее.
— Мы чего ждем? — спросил он, будто забыв, зачем они здесь.
— Счас сеточку выбьем и на ушицу наловим. На твои закидушки надежды мало.
Стась перевесился за борт, увидел рядом илистое в водорослях дно, удивился:
— Ты серьезно, Матвеич? Какое уважающее себя животное будет жить в этой луже?
— Животное, положим, не будет, а рыба есть. Потерпи малость.
— Рыба-то, по-твоему, — что это?
Афанасий снисходительно улыбнулся несуразности вопроса и, чтоб не обидеть гостя, ответил рассудительно:
— Рыба, она и есть рыба. Че тут мудровать шибко.
— Пока сетку налаживаешь, я тебе, старик, лекцию прочту. Рыба — хочешь ты того или нет — тоже животное. Только водяное и с холодной алой кровью. Среди люден, между прочим, тоже есть такие — с холодней алой кровью. Не встречал? Счастливый ты человек!
Стася всегда интересно слушать. С ним забываются все невзгоды одиночества. Есть у него слабость одна — любит байки сказывать про свои знакомства с большими людьми. Видно, так оно и есть, попусту травить не станет. Художный, одним словом, человек, может изобразить кого хошь. Особенно его же брату газетчику достается на орехи.
Поставили сеть, и старик отвел лодку к яру, под тень ветлы.
— Тут приглубь. И вода сильная. Окунь, а случается, что и судачок берется. Ты того… располагайся, а я вечернюю зорьку в култучке отсижу. Чирок там к ночи копится. Раскормленный, стервец, — летит, а жир капает. — Афанасий тихо заулыбался своей шутке и подтянул к борту охотничий куласик.
Трезвый без приглашения перескочил через бортовину плоскодонки, спрыгнул в куласик и распластался на мостках.
— Готов, — подивился Стась. — Явился, не запылился.
— Ружье в руках увидел — шагу не отстанет, — ласково отозвался Афанасий. — Кровя в нем охотничьи.
Старик шагнул в шаткий куласик и потолкался шестиком в ильмень. И сразу же Трезвого будто подменили: тихо повизгивая, он тянул шею над бортиком, осматривал прибрежные заросли и косил глазами на хозяина.
В култуке Афанасий отыскал камышовый колок, схоронился в нем и затих. Вот тут-то и началась для Трезвого самая подлинная пытка. В какой-нибудь полсотне шагов от куласика, на ильменную чистовину упала первая стайка чирков — малых утиц. Вожак — ничем почти не отличный от остальных чирков — тонко и торопясь покрякал для приличия, и тут же вся стайка, будто того только и ожидала, затрепетала хвостиками, сунула головки в мелководь — и началась пирушка-побирушка. К первой стайке подсела вторая, третья…
Утки, будь то кряква или крохаль, шилохвость или чирок, — на редкость прожорливы. А потому стайка потеряла всякую осторожность. Вокруг свистело, крякало, всплескивалось…