– На редкость приятный господин, – заметил Свистоль после его ухода.
– Так-то оно так… – задумчиво протянул Папа. – Только…
– Что такое?
– Гм… Уж больно внезапно он появился. Не знаю… У меня такое ощущение, будто невдалеке сошла горная лавина, понимаете? Вроде ты и в безопасности, а всё равно как-то не по себе!
– Хотел бы я, чтобы горные лавины предлагали мне распить коллекционное виски, – хохотнул Свистоль. – Это же Вавилон, профессор! Мы с вами просто привыкли к совершенно иной жизни; а здесь это вполне нормально.
– Наверное, вы правы…
Спустившись на землю, маэстро Палисандро подошел вплотную к Занавесу и осторожно потрогал пальцем острейший шип – очень аккуратно, чтобы не уколоться.
– Изящное решение, – прошептал он и чуть заметно улыбнулся. – Ах, как удачно всё складывается! Теперь у меня есть отличный предлог, чтобы попасть сюда в любой момент. – И он снова чуть надавил на шип. – Пожалуй, стоит навещать моих новых друзей почаще.
Утихомирив – вернее сказать, устроив окончательный и бесповоротный каюк последнему жмуру, – Иннот со всех ног бросился к поверженному другу. Сказать что-либо определённое было трудно: пульс вроде бы прощупывался, но – слабый, донельзя слабый. Тоненькая струйка крови сбегала из ноздри смоукера; никаких других видимых повреждений не было. Покачав головой, каюкер набрал в ладонь снега и осторожно приложил к лицу Хлю: это было единственное, что он мог придумать.
Обречённые застыли вокруг в молчании; двадцать пар глаз смотрели на друзей. Иннот поднял голову.
– Так… Кто-нибудь из вас знает, что с ним такое? – голос его звучал хрипло, будто со сна.
– Некроплазма, – ответили ему. – Вроде как оглушило парня. Он теперь не скоро очухается.
– Что значит – не скоро? – раздражённо спросил каюкер. – День, два, три? Неделю?
– Неделю – это уж как пить дать. А может, и вообще… Всяко бывает.
– Понятно… – Иннот мучительно соображал. Первоначально в его планы не входило выручать кого-нибудь, кроме Хлю; выпущенные из барака, по его разумению, сами должны были о себе позаботиться. Отправляясь в неизвестность тайными тропами колдунов, Иннот в немалой степени руководствовался древними принципами «смелость города берёт» и «наглость – второе счастье». Собственно говоря, последний с успехом можно было бы поставить эпиграфом ко всей его карьере: лихие гусарские наскоки стали для каюкера, можно сказать, стилем жизни. Но гусарство предполагает всё же некоторую (а точнее – весьма значительную) мобильность: тащить же в одиночку неподвижное тело и одновременно сражаться он, конечно, не мог. Значит…
– Значит, так, парни! – Он внимательно осмотрел обречённых. – Есть разговор.
– Чего там, разговор… – проворчал широкоплечий коротышка с тёмным, грубым, словно вырубленным из морёного дерева лицом, выходя вперёд. – Как с Территории срулить, знаешь?
– Нет, – честно признался Иннот. – Может, ты знаешь?
В задних рядах кто-то досадливо сплюнул:
– Зря ломанулись…
– Не мельтеши, – бросил за спину широкоплечий. – Я тоже не знаю. А как ты сюда попал-то?
– Той тропкой только в одну сторону ходят… – досадливо крякнул каюкер.
– Бормотология, стало быть… Сам-то откуда? – Коротышка присел на корточки рядом с Хлюпиком, пощупал ему виски, оттянул веко.
– Ты врач?
– Даже не знахарь, – усмехнулся широкоплечий. – Ну ладно, давай знакомиться, что ли: меня Хуцем кличут. Цупаж Хуц.
– А я Иннот. Вот, за дружком пришёл.
– Как – пришёл? Сам, что ли? – недоверчиво ухмыльнулся кто-то.
– А ты как думал?
– Свистишь!
– Да? А вот эту штуковину… – каюкер показал бумеранг, – мне жмуры выдали, так, по-твоему?
– Э, мон, постой… Ты и впрямь, что ли, сам? – Хуц с неприкрытым интересом вглядывался в лицо Ин-нота.
– Говорю же… – проворчал каюкер.
– Ну, ты… Да! Это ж надо… Нашёл, стало быть, колдуна, и он тебя – сюда… Забашлял, должно быть, немерено… – Хуц в восхищении покачал головой.
– Не так всё было, ну да неважно…
– Ладно, допустим… Ну, вот ты здесь. А назад-то как?
– По верху не уйти – так мне этот сказал…
– Кто?
– Гукас… Да где он? – Каюкер вскочил. Гукас исчез.
– Сбежал, гад…
– Плохо… А насчет того, чтобы по верху – это верно, не уйти. Элементаль сожжёт.
– Значит, дорога у нас одна – в некрозориум.
– Гм… – Хуц прочистил горло. – Паренёк ты, конечно, боевой…
– Но?
– Но там жмууры… – жалобно проныл кто-то.
– Я любого жмура в два счёта уделаю! – сурово оборвал каюкер. – И вот что: кто со мной – тот со мной, а остальным – счастливо оставаться.
Он взвалил бесчувственного Хлюпика на плечо и решительно шагнул к кирпичному зданию.
– Постой, мон, – остановил его Хуц. – Мы все идём, зря ты так…
– Тогда давайте в темпе джанги! И пусть кто-нибудь из вас возьмёт моего друга. Думаю, мне сейчас понадобятся обе руки.
Цупаж Хуц, по-видимому, имел среди обречённых немалый авторитет: Иннот слышал, как он яростным шёпотом принялся подгонять самых нерешительных. Хлюпика подхватили под мышки похожие друг на друга как две капли воды рябоватые мужички и потащили следом за каюкером. Иннот, держа бумеранг наготове, решительно шагнул в чёрный провал ворот некрозориума. Он глубоко вздохнул и невольно скривился, переходя на энергетическое зрение: мерзкие эманации страданий и безысходности пропитали здесь, наверное, каждый сантиметр поверхности. Снова возникло чувство течения, потока, устремляющегося куда-то вниз; в мозгу замелькали бессвязные образы: грязная труба, полная мутных канализационных вод… Осклизлые подземелья, мерцающие мёртвым гнилостным светом… Река, несущая вздувшиеся, опухшие до неузнаваемости трупы людей и животных… Иннот тряхнул головой, пытаясь унять расшалившееся воображение. Остальные, по-видимому, тоже чувствовали себя неважно.
– А ну-ка, подтянитесь! – то и дело шипел Хуц. Через несколько десятков метров темнота сменилась бледными зарницами. «Неужели элементаль, – подумал каюкер, – ещё один!» Но это был не элементаль. Под потолком, повиснув в неопрятной мешанине проводов, рассерженной осой гудела тёмная газосветная трубка. Синеватое свечение копилось в её концах – и время от времени проскальзывало по всей длине, выхватывая на миг из мрака голые, заляпанные чем-то трудноопределимым стены. За поворотом тоже моргало, но в другом ритме, чаще.
Осторожно ступая, каюкер двигался по длинному, заметно идущему под уклон коридору. Уже несколько раз тот сворачивал; и с каждым поворотом всё сильнее становилось давление, незримый гнёт, тяжкой ношей ложащийся на плечи. Токи энергий вокруг тоже изменились, стали заметно сильнее – беглецы словно приближались постепенно к какой-то дыре, засасывающей всё и вся. Трудно сказать, как долго длилось сторожкое путешествие в полумраке: может, пять минут, а может, полчаса… Наконец за очередным поворотом Иннот ощутил некое присутствие. Что-то ждало там; что-то мерзкое и вместе с тем не похожее ни на жмуров, ни на живых людей… Ровный неподвижный отблеск ложился на пол: наверное, за углом была единственная нормальная лампочка. Каюкер, держа бумеранг наготове, шагнул навстречу свету… и замер. Обречённые один за другим выворачивали из-за угла, поднимали взгляд – и тоже останавливались, не в силах более пошевелиться.
Коридор заканчивался тупиком. Низенькая железная дверца была вмурована в кирпичи, а прямо над ней, ярко освещенный, в аккуратной застеклённой рамочке висел портрет Великого Эфтаназио.
Это лицо сразу и бесповоротно приковывало к себе взгляд. Довольно заурядная, даже простоватая внешность, казалось, только подчёркивалась жидкими волоконцами бородки и свисающих на плечи волос. Бескровные, намеченные скупыми штрихами губы, маленький нос-пуговка, развитые, сильно выдающиеся высокие скулы, тяжёлые веки, глаза… Вот взглядом с Великим встречаться как раз и не стоило. Рискнувший сделать это в первый миг содрогался от некоего не вполне понятного омерзения, словно не карандашный рисунок на листе бумаги был перед ним, а сочащиеся гноем и сукровицей дыры… А после уже не мог отвести глаз.