Та гей, бики! Чего ж ви стали? Чи поле страшно заросло? Чи лемеша iржа поiла? Чи затупилось чересло?
Во всех углах зала, пугая меня, загрохотало эхо. Чтобы заглушить его, я еще громче спрашивал: Чого ж ви стали? Гей, бики! Страшный и далекий зал слушал. Как большие косы, отбрасывая на стены длинные тени, свисали над публикой две гирлянды барвинка. И вдруг я вспомнил кладбище: мы с Куницей рвем барвинок для торжественного вечера. Нам так спокойно меж могил! Высокие бересты и грабы почти сплошь закрывают памятники от солнца, изредка захлопает тугими крыльями вверху, в густой листве, горлица; потурчит немного, да и улетит прочь, за реку, в лес, где посветлее и не так пустынно. И мне захотелось убежать отсюда куда угодно, хоть на кладбище... Но я видел пристальные взгляды учителей, они ждали, чтобы я читал дальше. Вдруг в зале послышался стук шагов. Под самой сценой прошел к выходу Чеботарев. Мне сразу стало легче. Собрав последние силы, я закричал: Та гей, бики! Зерно поспiэ, Обiллэ золотом поля. I потече iзнову медом I молоком свята земля. I все мине, що гipкo було, Настанут дивнii роки Чого ж ви стали, моi дiти? Пора настала! Гей, бики! В ответ мне громко захлопали. Я сразу повернулся, но не успел забежать за кулисы, как меня остановил Подуст. - Молодец! Чудесно! Читай еще! Теперь, после похвалы учителя, мне было не так уже боязно. Я вернулся обратно к рампе, поклонился и объявил: - "Когда мы были казаками". Вирш Тараса Шевченко! В зале снова захлопали, - видно, им в самом деле понравилась моя декламация, только директор Прокопович вдруг заерзал на своем скрипучем кресле, но я, не глядя на него, смело начал: Когда мы были казаками, Еще до унии, тогда Как весело текли года! Поляков звали мы друзьями, Гордились вольными степями, В садах, как лилии, цвели Девчата, пели и любились... Сынами матери гордились, Сынами вольными... Росли...
Тут я перевел дыхание, глотнул как можно больше воздуха, но вдруг услышал шепот: - Манджура! Манджура! Я повернул голову. Сбоку из-за холщовых декораций с перекошенным лицом на меня страшно смотрел учитель Подуст. Он делал мне какие-то знаки. Я решил, что, наверное, ошибся и какую-нибудь строку прочитал не так. Чтобы не заметили моей ошибки, я еще громче и быстрее продолжал: ...Росли сыны и веселили Глубокой старости лета... Покуда именем Христа Пришли ксендзы и запалили Наш тихий рай. И потекли Моря большие слез и крови, А сирых именем Христовым Страданьям крестным обрекли... Что такое? Теперь очень странно смотрел на меня и директор гимназии бородатый Прокопович. Он вдруг поднял палку и погрозил ею мне так, будто хотел прогнать меня со сцены. Потом он поднес руку к бороде и ладонью закрыл себе рот. Похоже было - ему не нравилось, как я читаю. И в ложе, где сидел Петлюра, зашумели. Сквозь полумрак зала я увидел, как один за другим поднимались со своих стульев пилсудчики, я слышал, как звенели их шпоры. - Манджура! Манджура! - неслось из-за кулис. Я совсем растерялся, "А может, это все мне только кажется?" - подумал я. И, чувствуя, как к лицу приливает кровь, чувствуя, как все сильнее тянет меня к себе зрительный зал, едва удерживаясь, чтобы не упасть туда, вниз, на скользкий паркет, я быстро прочитал: Поникли головы казачьи, Как будто смятая трава Украина плачет, стонет-плачет! Летит на землю голова За головой Палач ликует А ксендз безумным языком Кричит... На меня с визгом несся занавес. И не успел я прочитать последних строк вирша, не успел даже отскочить назад, как обе половинки плотного суконного занавеса хлопнули меня по ушам Я бросился назад, и в ту же минуту меня со страшной силой, точно тяжелым свинцовым кастетом, ударили под глаз. На секунду все лампочки на сцене потухли, но потом зажглись с такой силой, будто яркие молнии закружились перед моим лицом И в этом ослепительном свете, вспыхнувшем у меня перед глазами, я увидел бледное и злое лицо Подуста, его выставленные вперед костлявые кулаки. Подуст хотел ударить меня вторично, но я быстро пригнулся, и кулак учителя пролетел у меня над головой Я пустился к двери, но Подуст пересек мне дорогу. Его пенсне упало на пол. Мундир расстегнулся. - Стой! Стой!.. Куда, сволочь?..- хрипел Подуст и размахивал руками. Уклоняясь от его ударов, я метался из одного угла в другой, я уже прямо ползал по полу. Горячие соленые слезы лились по лицу, застилали мне глаза. Еще немного, и я, совсем обессилев, грохнулся бы на пол. Но в эту минуту я услышал за спиной голос директора гимназии. - Где он? - спросил директор, опираясь на буковую палку с серебряными монограммами. - Вот, полюбуйтесь! - сказал бледный Подуст, тыча в меня пальцем и быстро застегивая мундир. - Вы тоже хороши! - крикнул директор и подошел вплотную к Подусту. - Я же приказывал вам проверить программу... А вы... Это же позор, позор, вы понимаете? Так оскорбить наших союзников! Так оскорбить католическую церковь! Прислушиваясь к словам директора, я решил, что меня бить не будут. Мне даже стало радостно, что из-за меня попало Подусту. "Так тебе и надо, черт очкастый, чтоб не дрался!" Но только я подумал это, утирая грязной ладонью слезы, как директор схватил меня за воротник и, повернув свою руку так, что воротник сразу стал меня душить, закричал- Мерзавец! Понимаешь, что ты обесславил нашу гимназию? Да еще в такой день! Об этом доложат Пилсудскому. О боже, боже! Понимаешь ты это или нет, байстрюк? А что я мог сказать директору, когда я ничего не понимал? Если я, допустим, сделал ошибку, так зачем же драться? Я думал: "Кричи, кричи, а я буду молчать". И молчал. Директор оглянулся. Со всех сторон, из окон и дверей этой размалеванной под украинскую хату декорации, вытянув длинные, худые шеи, глядели на нас перемазанные гримом запорожцы. Одни уже сняли усы и парики, другие еще были в париках. Вдруг из зала приоткрыли занавес. Оттуда выглянул гимназист-распорядитель и с испугом прошептал: - Пане директор, вас требуют! Прокопович вздрогнул и, схватив меня за шиворот, приказал: - Будешь извиняться! - и сразу же потащил к лесенке, ведущей в зал. - Куда?.. Я не хочу... Пустите, пане директор. Пустите! Я же ничего не сделал... - Ах ты злыдня... Ты еще издеваешься?.. Ты ничего не сделал? Да? выкрикнул директор и сразу потянул меня за собой так, что я упал на колени и проехал на карачках по скользкому паркету несколько шагов. Но даже извиниться мне не пришлось. Не успел директор подтащить меня к ложе, как оттуда, звеня шпорами, спустился пилсудчик с черными бакенбардами. Следом за ним двинулись к нам Петлюра и его свита. - Кто тебя научил, лайдак? - в упор выкрикнул офицер с бакенбардами Директор отпустил меня, и теперь я стоял свободный. - Пся крев! Кто научил, я пытам? - снова повторил пилсудчик. От него сильно пахло табаком и духами. - Никто. - ответил я, оглядываясь и думая, как бы удрать. - Як то никто? Кто научил, мув! Ну? - И офицер поднял над моей головой кулак. Я съежился. Еще сильнее заныла щека. Я вспомнил, как меня бил Подуст, как не дал он мне дочитать стихи Шевченко, и, всхлипывая, выпалил: - Подуст научил! - А-а, Подуст! Кто то таки ест Подуст? - Офицер пристально посмотрел на директора. - Прошу прощения. Подуст - это наш преподаватель, вот он, кстати, здесь! ответил директор, показывая на Георгия Авдеевича. - Вы? Пилсудчик сразу направился к Подусту. - Это неправда! - застонал Подуст и попятился. - Это наглая клевета... Я не проходил с ними Шевченко... У них был не допущенный теперь в гимназию Лазарев. Возможно, это он... - Що ж вы брешете, пане учитель! Вы ж мне наказували, щоб...- всхлипывая, закричал я, но тут рядом с офицером появился ксендз. - Пшепрашам! - не обращая на меня внимания, сказал он тихо Подусту. - Пан его не учил. Я то разумем. Але ж як пан допустил его читать вирши тэго святотатца? Тэго одвечнэго врога косцьолу польскего и Ватикану? - Я думал...- забормотал Подуст,- я думал, он "Садок вишневый" прочтет... - Думали, думали!..- во весь голос закричал офицер, и щеки его налились кровью. - Чего вы нам морочите головы! То есть большевистска пропаганда... от цо! - И, обращаясь к директору, он со злостью добавил: - Прошу убедиться, портрет этого разбойника у вас на главном месте висит. Он научит ваших гимназистов, как убивать людей на большой дороге. И все, кто был вокруг, задрали головы и стали смотреть под потолок, туда, где в тяжелой, золоченой раме, покрытой вышитым украинским полотенцем, висел нарядный портрет Тараса Шевченко. Сердитый, большелобый, в распахнутом овчинном тулупе. в теплой смушковой шапке, нахмурив брови, он смотрел с портрета прямо на нас. Петлюра, желая угодить пилсудчикам, шагнул к директору и резко, словно совершенно незнакомому человеку, крикнул ему, указывая на портрет: - Снять! И в ту же минуту несколько скаутов, обгоняя друг друга, бросились к белой кафельной печке. Первый из них с шумом придвинул к стене высокую лакированную парту. Кто-то взгромоздил на парту длинную скамейку. Сразу же на эту скамейку полез черноволосый распорядитель. Поймав золоченую раму портрета, он изо всей силы дернул портрет вниз. С треском лопнула веревка. Как только портрет Шевченко стукнулся о край парты, его мигом схватили два скаута и поволокли. в темный коридор. На желтой стене зала, под лепными карнизами, торчал теперь только один большой крюк, и возле него колыхалась запорошенная пылью, потревоженная паутина. - Ас ним как быть? - показывая на меня, тихо спросил у офицера с бакенбардами директор Прокопович. - С ним?- Пилсудчик презрительно пожал плечами.- Ну, если пан директор и сейчас нуждается в советниках, тогда мне только остается пожалеть ваших учеников! Прокопович вздрогнул и залился краской. Он суетливо посмотрел на Подуста. Рядом с Подустом стоял, ухмыляясь, Кулибаба. Прокопович поманил его палкой. Кулибаба, придерживая тесак, мигом подлетел к директору и козырнул на ходу Петлюре. Кивая на меня, директор приказал Кулибабе: - До карцеру! И не выпускать до моего распоряжения! А вы, - сказал он перепуганному Подусту, - продолжайте вечер. Завтра поговорим. Когда Кулибаба выводил меня в коридор, у выхода столпилось много гимназистов. Кто-то тыкал в меня пальцем. Я шел, упираясь. Хотелось заползти далеко под парты, чтобы только меня не разглядывали, как обезьяну. Легче стало лишь в темном коридоре. Откуда ни возьмись, подбежал ко мне Куница и прошептал: - Не журись, Василь, выручим!.. Кулибаба с ходу ударил Юзика ногой, и тот, отпрыгнув в темноту, заголосил оттуда на весь коридор: Кулибаба, Кули-дед, Бабу просят на обед. Видя, что Кулибаба молчит, Юзик помчался вперед и, только мы поравнялись с темным классом, громко закричал оттуда: - Эй ты, волосатый, иди сюда! Кулибаба не останавливался. Я понял, что Куница хочет спасти меня и нарочно дразнит Кулибабу. Куница думал, что Кулибаба бросится за ним, а я в это время смогу удрать. - Боишься? Иди, иди сюда, балабошка, я тебе надаю! - кричал Куница, бегая позади нас. Но Кулибаба оказался хитрее и меня так и не отпустил.