А осенью приедет Андрей!
Андрей приехал в воскресенье под вечер, и весть о его приезде мгновенно разнеслась по деревне. Младшие Кузнецовы рассматривают привезенные братом подарки. Степка одну за другой без конца перелистывает новые книжки, подаренные Андреем; Наталья любуется новым платьем, Федор не в силах сдержать сияющей улыбки, шагает по избе и с упоением слушает скрип новеньких сапог.
И все трое не могут нарадоваться, глядя на брата, налюбоваться его возмужалым, серьезным лицом, его статной, раздавшейся вширь фигурой в новеньком с иголочки костюме из дорогого синего сукна.
А в избу то по одному, то гурьбой прямо с только что закончившегося в совете собрания насчет хлебозаготовок входят мужики по издавна заведенному в деревне обычаю послушать бывалого приезжего человека.
Время беспокойное.
Захар только что рассказывал на собрании о том, как в деревнях центральной России крестьянские массы переходят к коллективным формам хозяйства и ведут непримиримую борьбу с кулачеством.
На лицах мужиков — неостывшее возбуждение перепалки. Они и рассаживаются сейчас так: свой к своему, сохраняя дистанцию между враждебными группами.
Солидные почтенные мужики сразу проходят вперед, садятся на лавках. Матвей Сартасов, войдя в избу, низко кланяется, истово молится на то место в переднем углу, где при матери стояли образа, и, пройдя вперед, с достоинством усаживается на широкой лавке у стола. На нем черный, грубого сукна пиджак, добротные, пахнущие дегтем сапоги, кожаная фуражка с козырьком, которую он сразу же, как вошел в избу, снял и, усевшись, аккуратно положил рядом с собой. Умное рыжеволосое лицо его время от времени складывается в добродушную улыбку. Радушно, как со старым приятелем, он беседует с Андреем, расспрашивает о пройденных местах, о дороге, которая будет по ним проходить.
Рядом с Матвеем, тяжело отпыхиваясь, садится грузный, одетый в добротную городскую толстовку Никита Твердышев. Его безусое, безбородое лицо, рыхлая бабья фигура находится в каком-то непрестанном беспокойном движении. То он утрет грязным, широченных размеров бордовым платком потное, с обвисшими щеками лицо, то подтянет без конца сползающие с тучного живота штаны, то высморкается, почешет за пазухой… Время от времени Никита вставляет слово-другое в разговор Андрея с Матвеем, и тогда оказывается, что голос у него совсем не подходящий для его грузной фигуры — тонкий и визгливый.
Тут же сидит, угрюмо и зло наблюдая за всеми, черный, с жестким, костистым лицом Григорий Поликарпов, а рядом с ним — тощий одноглазый мужичонка с рыжей клочкастой бородой, одетый в рваную домотканую рубаху, Митя Кривой.
Остальные мужики, войдя в избу, рассаживаются кто где. Наиболее людно и оживленно у самых дверей. Там, согнувшись над цигаркой, выставив перед собой негнущуюся ногу, сидит на опрокинутом ящике огромный скуластый мужик, с черной кудлатой бородой, одетый в украшенный бесчисленным количеством заплат солдатский бушлат. Его глубоко запавшие темные глаза время от времени с мрачной иронией останавливаются на сидящих в переднем углу хозяевах. Это Антон Хромой, вечный деревенский батрак и озорник. Злого языка и отчаянных выходок его до того все боятся, что в своей деревне его уж никто не берет в работники, и Антону приходится ходить наниматься в соседние села.
Вокруг Антона расселись на корточках его дружки-приятели, такие же, как и он, бедняки-голяки, привыкшие скитаться по чужим дворам в поисках заработка или меры муки взаймы. Ближе всех, разинув рот и заглядывая Антону в лицо, сидит худой, с задумчивым белобровым лицом Иван Лучинин. Он слушает Антона, смеется над его шутками, но потом вдруг задумывается и, опасливо озираясь на Матвея с Никитой, мотает головой и говорит своим тихим, как у девушки, тонким голоском:
— Ох, сквитаются они с нами, ох, припомнят, возьмут свое…
Его толкает локтем суетливый суматошный забияка Прокоп Сутохин.
— Замолчи, Ванюшка! Один раз да наша взяла, а ты каркаешь! Моя бы воля, я бы враз у Митюхи с Никишкой амбары разгрузил. Антох, слышь, Антох! — дергает он Антона. — Давайте я завтра же вам все Гришки Поликарпова ямы разрою. Все знаю, все раскрыть могу.
— Молчи, суетня! — толкает его молчаливый Тихон Хомутов, многодетный угрюмый мужик. — Разбалаболил, балаболка! Они те разроют шкворенем по затылку — сразу все забудешь.
Антон что-то бубнит им своим глухим сильным басом. Мужики со злорадными ухмылками смотрят в сторону Матвея и Никиты, на которых сегодня на только что кончившемся собрании наложили особенно тяжелое твердое задание по сдаче хлеба государству.