— Ага! — смеются мужики. — Тут и советская власть понадобилась!
— О-он мастак насчет этого! — презрительно сплевывает Антон. — Законник.
— А Захар что? — хохотнул кто-то.
— Захар — известное дело: «Батрак — своим рукам хозяин, — говорит. — Полюбовно решать надо. Попроси его, Матвей Никанорыч, может одумается».
— И одумался? — спрашивают опять у Антона.
— Он первый уговор насчет харчей нарушил, — разом суровеет Антон. — Его Сартачиха нас одним квасом да луком-бутуном кормила. И то каждую ложку глазами, как под конвоем, в рот провожала. Норму выдумала — крынку квасу на душу. Это в страду-то!
— Н-да… Матрена, она — прижимиста… — невольно вздыхает Митя. — Рабатывали… — и заметив иронические усмешки мужиков, умолкает.
— Матвей, значит, теперь ко мне и так… и этак, — не спеша продолжает Антон. — Уваженье возымел! Раньше все — Антошка да христопродавец, а тут вдруг… Аж противно, — сплевывает он. — Антоном Митрофановичем навеличивает. Кланяется! «Не губи, — скулит, — Антон Митрофаныч, не пускай по миру. Плату, говорит, вдвое набавлю, только вернись, говорит, да дергачи проклятущие отыщи, куда они провалились». И все в ноги норовит, упрашивает: «Что хочешь, говорит, бери, чего желаешь, требуй, но воротись». Соблазняет, значит.
— Да ведь ты, Антоха, и соблазнился! — с хохотом хлопает по коленям дедушка Петре — Соблазнился-таки!
— Не-ет! — смеется у наковальни Андрей. — Он не на плату… он на невесту. Породниться захотел с хозяином!
Мужики тоже весело хохочут вместе с Антоном. Даже Митя, забыв о своем родстве с Матвеем, визгливо подхохатывает вместе со всеми.
Все помнят, как для вида поломавшись тогда, Антон вдруг поставил перед хозяином такое неслыханное условие: потребовал от хозяина выдать за него свою дочь, придурковатую хромую Анисью. При этом сговор и обручение должны были отпраздноваться немедленно, а свадьба — после страды.
Набожный Матвей взвился от злости и унижения страшной богохульной руганью.
— А тут мимо совета бабка Авдотья проходила, — все также не спеша, с хмурой усмешкой продолжает Антон. — Как это начал Матвей всех родичей с верхней полки через креста, бога понужать, старуха, не разобравшись, креститься принялась, молитву творить, значит. Тут ее и проняло истинным-то смыслом Матвеевой молитвы. Как заплевалась она, как хватила от совета! Откуда и прыть взялась у старухи. Уж с полверсты отмеряла — все оборачивалась да на совет палкой махала!
— А Матвей к Захарше снова приступил: «Это где же, кричит, так прописано, чтобы над культурным хозяином всякая голь-шантрапа изгаляться могла?! Разбой среди бела дня!» Захарша, значит, тоже на меня: «Не мудри, говорит, через край над человеком. Ведь и впрямь хозяйство рушится». Ну, я, значит, стою на своем.
— Ты, значит, тут и выдал свое желанье над человеком поизгаляться, — ехидно вставил Митя. — «Он, мол, два года мою кровушку сосал, так теперь и я над ним душеньку отведу», — сказал, да и…
— А ты слышал?! — зло крикнул Антон.
— Я-то не слышал, а…
— А не слышал — не бреши! — грубо оборвал Антон и продолжал не спеша глухим басом:
— А тут, значит, ветлы над прудом закачались: ветерок поднялся. Матвей как глянул на ветлы, тай и схватился за голову. Как по покойнику заголосил: «Хлебушко мой, хлебушко, — причитает, — каждый колосочек по зернышку на этом ветре уронит — и то сусек зерна будет!» А потом схватил картуз с головы, шварк им об землю… «Режь, — кричит, — разбойник! Идем смотрины справлять. Только пошли скорее, ради Христа-господа бога твою»… — и опять, значит, непечатное.
— Ну и пошли? — поинтересовался кто-то.
— Я сначала за ребятами сходил — Ванюху Лучинина с Прокопом позвал. Вместе ведь бастовали.
На другой день работники Матвея вместе с женами вышли в поле. Проклятущие дергачи оказались на своем месте, только Антон куда-то бесследно исчез и появился лишь через три недели в конце молотьбы.
— Что же ты сбежал-то, Антоха? — спросил его дедушка Петро. — Только обручился ведь…
— Невеста не понравилась, — пробасил Антон. — Полудурка полудурка и есть… Да еще хромая!
Хохотала вся кузница. Согнулся в хохоте над верстаком Андрей. Гулким басом грохотал сам Антон. Но громче всех взвизгивал, хватался за живот Митя Кривой.
— Ох, Антошка… Язва хромая… — верещал он. — А дергачи-то… дергачи где были?
— Дергачи-то? — снова закатился Антон. — Где они были, Андрюха, дергачи-то?