Внезапный, как удар грома, приезд Тарасова, провал женитьбы, бегство Федьки и вынесенное за этим единодушное решение собрания о раскулачивании — все эти события, сама головокружительная скорость, с которой они последовали одно за другим, ошарашили Матвея, лишили его неизменной изворотливости и самообладания.
Немногими зыбкими остатками рассудка, уцелевшими в отуманенной отчаянием голове, умный Матвей еще понимал, что наступившая катастрофа неотвратима, как рок, что она пришла к нему как завершение всей неправой жизни, как ответ за многие нечестные дела, которыми держалось его богатство. Но все в его взбудораженной душе кипело и бунтовало против этого сознания, толкало на протест, на бунт, на борьбу, пусть безрассудную, не обещающую успеха, но единственно способную утолить бушевавшую в его душе ненависть и отчаяние.
Еще с утра, потеряв власть над собой, Матвей с горя напился допьяна и бесчинствовал в своем доме. Бил жену, гонял по дому полоумную Анисью, хлестал топором по столу, по скамьям, по рамам и портретам, по писаным иконам, холодно взиравшим на его горе из своих золоченых риз. Когда же народ подступил к его двору, Матвей вдруг на короткое мгновение поверил, что крепкие засовы его тесовых ворот удержат подступивших «зорителей», и, схватив со стены заряженную пулей двустволку, сжал ее онемевшими пальцами и замер у окна.
Но вот Антон высадил калитку, и Матвей, бросив на пол ружье, с воем кинулся вместе с Матреной на крыльцо.
Все заметили, что он пьян. Его и без того розовое, гладкое лицо стало багровым. Глаза из-под набрякших век, злобно пронизывая собравшихся, перебегают с толпы на комиссию и опять на толпу, а изо рта льется бессвязный вой, перемежаемый отчаянной руганью.
— Разбойники!.. Грабители!.. — орет он, потрясая перед лицом маленькими пухлыми кулачками, дергая их ко рту и кусая суставы побелевших пальцев.
— Душегубы!.. Христопродавцы!.. — вторит он в унисон Матрене.
А та визгливо причитает, обращаясь к толпе:
— Родненькие! Голубчики! Ненаглядные! Заступитесь!.. Не дайте погубить, пустить по миру… Побойтесь бога!.. — взмахивает она руками и плачет навзрыд.
Люди, сперва не разобравши эту разноголосицу, захохотали.
Послышались возгласы:
— Не спелись!
— Кто в лес, кто по дрова!
— Кто богу, кто черту!
— Недружно выходит! Идите к Анне Константиновне, она вас подрепетирует!
И, осмелев, люди начали подвигаться ближе к крыльцу, растекаясь по двору.
Ребята, видя, что взрослым не до них, один по одному тоже просовываются в ворота и устремляются к крыльцу.
И вдруг…
Толпа ошарашенно остановилась, попятилась.
Бабы охнули. Члены комиссии отпрянули от крыльца. Степка с Витькой припали враз похолодевшими спинами к шероховатым доскам забора.
Из сеней, безумно вращая дико вытаращенными глазами, широко расставляя толстые ноги, с диким воем вышагнула на крыльцо полоумная Анисья. В руках ее на солнце блеснули ажурной гравировкой дамасские стволы.
Толпа пятится назад. Матвей и Матрена в немом оцепенении следят за безумной дочерью, руки которой безвольно вздрагивают на спусковых крючках ружья.
Антон, стоявший у ворот и тоже было оторопевший в первое мгновенье, оглянулся на народ и, видя всеобщую растерянность, вдруг приглушенно крикнул:
— Убьет кого-нибудь полудурка проклятая!
И, пригнувшись кошкой, он с неожиданным для его хромоты проворством метнулся к крыльцу.
Раздался сухой, как бы тявкнувший выстрел. Антон странно споткнулся, дернулся вперед, грузно осел на одно колено, схватился обеими руками за простреленную ногу и повернул к народу искаженное болью лицо с возбужденно блестевшими глазами.
— Подстрелила проклятущая… в ту же ногу… — и через силу улыбнулся.
Люди бросились к Антону, а Тарасов с Захаром взошли на крыльцо. Захар взял из рук помертвевшей от страха Анисьи ружье, осмотрел и передал Тарасову.
— Узнаешь?
Тарасов взглянул на ружье, и глаза его прищурились.
— Вот, значит, на кого я пружину закаливал! — Переломив двустволку, он увидел срез винтовочного ствола с высунувшимся патроном и теперь уже озадаченно свистнул. — Умен, умен ваш кузнец! До чего додумался! Не только сам трудился, а даже меня заставил на кулацкое вооружение работать. Ловко!
— Да, ловко, Михайлович! — сквозь зубы процедил Захар. — Еще ловчее, что, может, на твою голову это ружье и готовилось, да полоумная девка все карты спутала.