К таким же сомнительным результатам приводила и крайняя беспощадность Геннадия Иосифовича не только к прямым врагам, но и к тем, кто подозревался в малейшем сочувствии к ним. Тарасов видел, что враги коллективизации, ловко используя отдельные несправедливости, совершенные против них и их сторонников такими чересчур рьяными исполнителями, как Геннадий Иосифович, нередко превращались в глазах людей в своего рода мучеников, привлекая на свою сторону сочувствующих людей в массах крестьян.
«Кто же такой Геннадий Иосифович на самом деле?» — мучил вопрос Тарасова.
Враг, умышленно стремящийся скомпрометировать линию партии? Или просто холодный служака, без души исполняющий работу, за которую ему платят деньги? Или ловкий карьерист, который вовремя примазался к гигантскому народному течению, охватившему всю страну, и, искусно подделавшись под преданного бойца, рассчитывает на волне этого течения приплыть к другим, более благодатным для его обывательской души краям?
Он взглянул на Захара и, наморщив брови, рассеянно начал говорить тихо, как бы с трудом вспоминая:
— Вот… мальчишкой был, помню. Только сойдет снег в городе, подсохнет… А тут дождик! Первый, весенний… Ручьи по улицам!.. — Тарасов скупо улыбнулся и вдруг опять посуровел. — И вот, всегда так: бежит ручей… Вода темная, мутная, будто в ней работяга после работы руки вымыл. Да сам-то ручей и вправду работяга, потому что из города всю нечисть в реку сгоняет. А поверх воды — мусор разный: солома, щепки, бумага ненужная… Несутся поверху, суетятся, подпрыгивают, будто они одни и двигают всю эту массу воды. И ведь что ты думаешь? Чуть убавится воды в ручье, ослабнет поток, глядишь, осядут они, прилипнут всяк к своему месту, каждая мусоринка, каждая навозинка конская. А нахлынет новая волна — и опять плывут они, одна другую перегоняючи, до более удобного местечка.
— Да… — в раздумье протягивает Захар. — Ничего, Михайлыч, не поделаешь. Где улица, там и мусор.
— Ну, это ты, брат, брось, — внезапно рассердился Тарасов. — Это когда было-то? А теперь выйди-ка в городе рано утром на улицу. Дворники, знаешь, народ какой? Он не ждет, когда мусор дождем смоет. Он берет шланг, открывает кран — фью-ю-ю… Только и видели навоз на улице!
Захар понимающе улыбается.
— Небось, немало улиц повычистил, Михайлыч? Со знанием дела рассказываешь.
— До сих пор не приходилось, — серьезно говорит Тарасов. — В городе, там и без меня есть кому за порядком смотреть. А сейчас вот только бы живому до райкома добраться…
Тарасов хотел еще что-то сказать, но в это время в избу вошел Геннадий Иосифович и тоном приказа обратился к Захару:
— Бандита этого, Сартасова, приготовьте. С собой увезу. Его нужно срочно сдать в милицию, чтобы снять показания о сообщниках.
Видя, что Захар собирается что-то возразить, он сдвинул брови и предостерегающе поднял ладонь:
— Не бойтесь, не бойтесь, не убежит! — и доверительно хлопнул по кобуре нагана. — Аза попытку дискредитировать руководителя и партию в его лице с него в районе спросят. Идите, перетащите его.
Но Захар не двигается с места, а вопросительно смотрит на устало закрывшего глаза Тарасова.
В глазах Геннадия Иосифовича промелькнуло выражение испуга: «А вдруг не отдадут Федьку!» Но, справившись с собой, он еще грознее сдвинул брови, еще начальственнее крикнул:
— Мне некогда ждать! Каждая минута дорога. Идите, выполняйте немедленно.
И вот Захар под этим строгим взглядом поднялся с места. У Геннадия Иосифовича вырвался вздох облегчения. Захар же, ссутулясь больше обычного, тяжело шагнул, подступив к нему вплотную.
— Если вы сейчас же отсюда не уедете, — глухо, с хрипотцой сказал он, пристально глядя в расширившиеся от изумления глаза Геннадия Иосифовича, — я арестую вас и отправлю завтра вместе с ним… Поняли? Я здесь советская власть!