Спектакли у князя ставились с большим уменьем и разборчивым вкусом. Смерть князя Хованского оплакивал Карамзин в стихах («Друзья, Хованскаго не стало»). У князя Хованского жил известный шут, или дурак, Иван Савельич, которого знала вся Москва. Этот Савельич на самом деле был преумный и иногда так умно шутил, что не всякому остроумному человеку удалось бы придумать подчас такие смешные и забавные шутки. Хованские очень любили и баловали его – для него была устроена особая одноколка и дана в его распоряжение лошадь; он в этом экипаже езжал на гулянья, которые бывали на Масленице и Святой. В летнее время он появлялся на гулянье под Новинском в своей одноколке: лошадь вся в бантах, в шорах, с перьями, а сам Савельич во французском кафтане, в чулках и башмаках, напудренный, с пучком и с кошельком и в розовом венке, сидит в своем экипаже, разъезжает между рядами карет и во все горло поет: «Выйду ль я на реченьку» или «По улице мостовой шла девица за водой». Выезды Савельича очень забавляли и тешили тогдашнее общество. После Хованских Савельич в Москве жил в доме Ек. Серг. Ивашкиной (урожденной Власовой, по первому мужу Шереметева), супруги обер-полицеймейстера в первой четверти нынешнего столетия. Савельич в 1836 году был еще жив; под конец своей жизни он сделался комиссионером и нажил состояние. Однажды, обязавшись чихнуть на каждой из ста двадцати ступеней, он добросовестно вычихал себе дом у одного богатого причудливого московского вельможи.
В числе барских театров в Москве в конце царствования Екатерины II был очень недурной у графа Павла Серг. Потемкина, внучатного брата знаменитого князя Таврического.
Смерть владельца театра[73] от отравы в свое время произвела в Москве немало толков.
Бантыш-Каменский говорит, что кончину графа тогда приписывали посещению, будто бы сделанному ему страшным Шешковским[74] и вызванному внезапным желанием исследовать дело о поступке его в 1786 году в Кизляре с персиянами.
Дело это помрачает имя П. С. Потемкина коварным и жестоким поступком. Двое из братьев Али-Мегемет-хана, хищника персидского престола, бежали от его преследований; первый успел укрыться в Астрахани, а второй приближался морем к кизлярскому берегу. Потемкин отказался принять его под предлогом, что Россия в мире с Персией.
Но изгнанник, преследуемый по пятам неприятельскими кораблями, решился с отчаяния войти в Кизлярский порт. Комендант Кизляра послал ему навстречу лодки, наполненные солдатами, которых беглецы радостно приветствовали. Но только что солдаты взошли на корабль, как бросились на персиян, перерезали, передушили и перетопили их всех и разграбили несметные сокровища, увезенные на этом корабле принцем, который сам погиб в волнах.
Дело это почти десять лет оставалось безгласным, несмотря на общую его известность, но наконец нашли нужным поднять его, ввиду того что Россия, воюя с Персией, приняла на себя защиту прав принцева брата Сали-хана, спасшегося в Астрахани и жившего в России забытым, пока он не сделался нужен как предлог для войны с Персией.
Над Потемкиным было наряжено следствие, – вся Москва заговорила об этом скандале; Потемкин сделался очень болен. Жена его, красавица Прасковья Андреевна (урожденная Закревская, род. 1763 г., ум. 1816 г.), растрепанная, простоволосая, с воплем и слезами, приходила к Иверской поднимать образ Богородицы и несла его к себе в дом молебствовать по улицам Москвы. Жена Потемкина славилась своей красотой и пользовалась восторженною любовью князя Таврического.
Когда в 1789 году при главной квартире его, рядом с военным штабом, образовался, к удивлению России, другой, женский, то в числе лиц последнего, как говорит П. П. Бекетов[75], Прасковья Потемкина занимала первое место.
Современники сохранили для потомства имена этих патриоток, облегчавших воинские труды светлейшего. Это были: П. А. Потемкина, гр. Самойлова, кн. Долгорукая, гр. Головина, кн. Гагарина, жена польского генерала де Витта. Энгельгардт в своих воспоминаниях говорит, что жене Потемкина «его светлость оказывал великое внимание». Это внимание доходило у него до боготворения. Вот как выражал Потемкин страсть «к сударушке своей Парашеньке»: «Утеха моя, сокровище бесценное, ты дар Божий для меня, – писал он ей. – Цалую от души ручки и ножки твои прекрасныя, моя радость… Дурочка моя умненькая, je vous porte dans mon cœur…[76] Жизнь ты моя, тобою моя жизнь приятна, бесценная, ангел, которым сердце мое наполнено… Я, видя тебя благополучную, буду счастлив и в архиерействе подам мое благословение; облачась пребогато, скажу к тебе: да победиши враги твоя красотою твоею и добротою твоею. Знаешь ли ты, прекрасная голубушка, что ты кирасиром у меня в полку! Куда как шапка к тебе пристала, и я прав, что к тебе все пристанет. Прости… цалую ручки ангельския» («Рус. стар.». 1875. Т. XIII).
73
У Потемкина своего дома в Москве не было, он жил в доме светлейшего князя Таврического, в приходе Вознесения Господня, на Большой Никитской улице. Домов у князя Таврического в Москве было несколько; лучшие были в приходе Грузинской Божией Матери и в приходе Николы в Воробьине на Гостиных горах.