В следующем году “неведомо кем принесен в Соликамск, в скотской рыжей шерсти, урод-человек”.
Дальше следуют в порядке лет — хвостатая звезда, генеральная ревизия, сыск воров и разбойных людей нарочитыми командами, “туча с великою бурею и нетерпимым громом”, и т.д.
В 1812 г. прислали в Соликамск 12 пленных французов, а в 1853 г. явилась холера.
Мы опустили длинную цепь пожаров, от которых Соликамск страдал то по частям, то весь; этой красной нитью связаны в одно целое все остальные Соликамские злоключения и напасти. Единственным утешением служило то, что Усолье ухитрилось в 1842 г. выгореть на сумму 1762102 р. 77 коп.
Приведенные нами выдержки из летописи Соликамска дают обильный и характерный материал: сколько нужно было терпения, выдержки и старания, чтобы просто уцелеть. У себя дома жизнь тихая и безобидная, нарушаемая разве только огнем, водой и враждебными стихиями. Но зато со всех сторон на голову соликамцев дождем сыпались всякие беды — подавай деньги, подавай ратных людей, лошадей и корм разной чиновной челяди. Более живою связью с остальной Россией являлись ссыльные, да иногда проедет в Сибирь какой-нибудь знатный иностранец. А когда повернули сибирский тракт с Верхотурья на Екатеринбург, и этого не осталось, — Соликамск совсем захирел и стушевался, обойденный потоком жизни. Странно даже представить себе такой город, у которого нет ни настоящего, ни будущего.
VII
Соликамская старина, усольская, чердынская и вообще прикамская слишком тесно связаны между собой, чтобы рассматривать их отдельно. Особенный интерес представляет новгородский период этой истории, хотя о нем сохранились только отрывочные сведения, и многое приходится дополнять воображением. Насколько сильна была новгородская закваска, достаточно указать на это горластое новгородское “о”, которое из Новгорода перешло по Заволочью в Старую Пермь, а отсюда в Сибирь, — вся Сибирь “окает” так же, как “окали” новгородские гости, промышленники и добрые удалые молодцы ушкуйники. Передаточным пунктом на этом широком колонизаторском пути являлся Великий Устюг, и мы видим, что устюжские угодники и чудотворцы пользуются особым почетом в Сибири; из Устюга же вышел первый просветитель языческой Великой Перми, св. Стефан. Живучесть новгородского духа просто изумительна, и теперь еще можно проследить известную преемственность типов. Укажем хоть на созданного торговой республикой “кулака”, до которого нынешним Колупаевым и Разуваемым32 как до звезды небесной далеко. В самом деле, новгородские “кулаки” забирали и обирали весь север и протянули свою цепкую лапу далеко на северо-восток, откуда шла ценная пушнина. Живым памятником этой горячей работы явилось быстрое вымирание инородческих племен и еще более быстрый захват земель. Типичным представителем этого всепожирающего новгородского духа является фамилия Строгановых, а потом целый ряд мелких “кулаков”, которые и посейчас гнездятся на бойких местах давно исчезнувших новгородских торговых колоний, ураганом пройдя по всей Сибири. Чтоб не ходить далеко за примером, стоит указать на прославившихся чердынских купцов, которые обирают всю Печору и Северный Урал — вот это типичный народ, еще не затронутый сатирою.
Раздумавшись на эту тему, я так и заснул с мыслью о новгородской колонизации и даже во сне видел что-то такое новгородское. Но спать так и не довелось, — только что начал забываться, как в каюте поднялся шум.
— Вы ведь не барышни какие… — повторял чей-то хриплый голос.
— Отвяжись, чорт!..
— Вставай, Иван Тихоныч, а то за ногу выволоку и за пазуху всю бутылку вылью… Не барышня, слава богу!..
— Да ведь три часа ночи, дьявол, а он с водкой лезет…
— Сказано: не барышни…
Послышалась тихая возня, кто-то заохал, а потом уже поднялся настоящий гвалт. Как ни хотелось спать, но пришлось открыть глаза. Пароходная лампочка освещала такую картину: посредине каюты стоял молодой белокурый приказчик с бутылкой в руке и божился всеми святыми, что обольет Ивана Тихоныча водкой. Это был настоящий русский молодец — рослый, могучий, с красивым, добрым лицом. Он был сильно пьян, но держался на ногах еще крепко.
— Побойся ты бога, Вася, ведь три часа утра… — уговаривал Иван Тихоныч, напрасно стараясь спрятаться под одеялом: Вася тащил его за ногу и сдергивал одеяло. — Васька, мотри, не балуй, а то и в морду!..
— Да ведь не барышни… — повторял Вася, вытаскивая кого-то с верхней койки, как сушеную рыбу. — От хлеба-соли не отказываются…