Каракозов (он теперь захмелел и не сдерживался). А чего же мы, спрашивается, стесняемся? Что же мы, как битая собака, только огрызаемся и потворствуем ответу на эти национальные вопросы? Да и что это такое национальные запросы, что это за штука такая хитрая, неужто объективное затруднение или все-таки жупел буржуазии? Империя - с надрывом говорят они, а мы куксимся, кулачок слюнявим, мол, простите несмышленых за наше, понимаешь, навязчивое руководство. А нет бы, распрямиться и гордо сказать: да, Империя, да, понимаешь, мечта! Наша российская, или лучше назвать - русская мечта.
Леонид. Размечтались, губу развесили. Земли нахапали, а чего делать с ней - не знаете.
Каракозов. Отчего, спрашиваешь, нас много, и земля объемами обильна? (Выпивает сам рюмку и крякает, не закусывая.) Вроде все мы от Адама и Евы, через недостающее звено пришлепали, ан глядишь - тех - с гулькин нос, а других - с маковое зернышко. Что же, плодовиты мы более других, или земли той более никому не нужно? (Оглядывает всех). Вряд ли. Скорее закопана здесь особая иррациональная собака, мечтой русской зовется. Да, мы - Империя, да, мы - империалисты. Не наша идея, ибо третий Рим зовется, но нами подхвачена, и вовремя.
Леонид(в зал). Еще бы, своего-то - одни лапти и матрешка.
Каракозов. Да, империя - это настоящая свобода, потому что вольготно там, где начальство далеко, а где ж ему дальше быть, чем на наших просторах. Что же вы, господа сепаратисты, древние товарищи свободы, нас в стойло междуреченское загоняете? Простите тогда уж, если мы вам сервизы побъем, уж очень тесно свободному человеку в вашей посудной лавке.
Леонид (в зал). Шут. Фома Опискин.
Каракозов. Издревле две философии поперек друг друга стояли - римская и итальянская.
Леонид (присвистнул, ему уже стало интересно). Хитро.
Каракозов. Увы, погиб Рим, а с ним и римляне древние, от них одни итальяшки остались. Вот и мы Вавилонскую башню строили. Смейтесь над нами, плюйте с исторических высот на мечту нашу русскую - объединить все человечество, а начальство на Луну отправить (зря что ли, мы на небо стартанули). Только долго ли смеяться придется? Скорее всего, до первой беды, а там грянут холода - собьетесь в последней пещере, прикорнете друг к дружке и двух слов связать не сможете.
Леонид. Да он речь заготовил. Мама, зачем его звали?
Каракозов (Уже обращаясь к залу). Теперь по национальному запросу. Есть любые хорошие люди на земле, а русских нету. (Пауза.) Нету нации такой, прилагательное одно. Кто ты есть? - спрашиваете, а он поправляет: не кто, а какой, и добавит скромно - русский, с одной шестой части. Заметьте, не аглицкий, не немецкий, ни даже американский, а, именно, русский. Вот она, наша душа, через слово выперла. Вот вам, господа, и идея наша, вот вам и русская мечта людей, поменявших родные пенаты на временное цыганское странствие. Приходите, живите , всем места хватит, а не хватит - мы еще где-нибудь найдем, хочь на Марсе, хочь на Венере. Уж простите, даром нам ваших наций не надо. Чего же мы - не в уме, анализ крови с Человека брать или носы мерять?
Мать. Ну ты, право, Михаил Андреевич...про носы-то.
Каракозов. Да, для нас русский не тот, у кого нос пуговкой и глаза татаро-монгольские, а тот, кто есть человечеству лучший друг. А если ты только языком болтаешь, да народ империей пугаешь, значит, в голове у тебя чего-то не совсем в комплекте. Кто он, по-вашему, Галилео Галилей или Авраам Линкольн, или, положим, сам Рембрандт с Леонардо да Винчи? Это ж самые настоящие русские люди, а иначе стали бы Достоевский с Толстым им компанию составлять. Да, да, оченно наша земля русская Невтонами Исаками богата. Что же вы сюда прете со своими национальными особенностями, с мелкими успехами?
Леонид. Шут, ей-богу, шут.
Каракозов. И что интересно, эти самые патриоты, не иначе как из неудавшихся шекспиров, произрастают. Там, глядишь, горский, там - степной, вместо того, чтобы поэму хорошую написать, трудностями перевода пугает. Та для нас Тарас Грыгорыч - больше русский, чем сам господин Распутин. И хата наша никогда с краю не стояла и стоять не будет! Нам эфиоп язык подарил, так мы не стесняемся, пользуемся и горя не знаем. А космополиты песен написали, и мы с ними теперь плачем над ихней музыкой. (Зажмуривает глаза, пытаясь выдавить слезу).
Правда, некоторые слабинку дали, обратно в пустыню подались, к Ирусалиму старому. Но, по-нашему, чья-то это провокация: подразумевают собрать всех космополитов в одном месте и там прихлопнуть ядерным устройством. Так что, оставайтесь и с нами некоторые, на крайний случай. Биробиджан - далеко, а Сан-Франциско под - боком.
Леонид. Это как же?
Каракозов (махнув рукой). Только Империя наша, все ж таки не Римская. И дорог - нету, и дураков - в избытке, но не было в прошлом истории, чтоб метрополия босиком ходила, заради голой идеи. Оттого нам и дорог наш босоногий Вавилон. Мы всех к себе приглашали, потому верим только в пространство. Как говорится, было бы пространство, а время найдется.
Леонид демонстративно хлопает в ладоши. Остальные в замешательстве.
Мать. Ох, жаркое, жаркое - то забыла (убегает на кухню).
Каракозов. А где наш ученый?
Таня. Володя курит.
Каракозов. Дайте и мне, двадцать лет не курил, а теперь охота. Все, перекур.
Картина третья
Там же. Владимир перебирает струны гитары. Таня сидит рядом недвижимо.
Таня. Мне так стыдно.
Владимр. За что?
Таня. За жадность.
Владимир. Глупости.
Таня. Да, глупости, но этот треугольник, что он значит?
Владимир кривится.
Таня. Треугольник - ведь это число три, трижды три - девять, а число девять означает человека. Следовательно, все логично. Сочинение было на тему человека.
Владимир (лениво возмущась). Глупо и примитивно. Таня, оставь эту арифметику, сколько можно.
Таня. Но, почему ты злишься. Ты не в себе, я заметила, с тобой что-то происходит.
Владимир. Перестань, ничего не происходит. Ну причем тут трижды три? Где же хозяева?
Таня (в пустоту). Пойду посмотрю, может быть, помощь моя нужна.
Таня уходит, и появляется Юлия с дымящимся блюдом. Владимир оставляет гитару, подходит к ней.
Владимир. Ты не хочешь даже поговорить со мной?
Юлия. Не о чем больше говорить.
Владимр. Ты сошла с ума. Этот отъезд, зачем, куда? От кого ты убегаешь?
Юлия. Я еду к мужу, а ты остаешься с женой.
Владимир. Ты его не любишь.
Юлия. Пододвинь селедочницу.
Владимир хватается не за то.
Юлия (смотрит с ожесточением). Не то, все не то. Зачем ты пришел (ставит, наконец, блюдо) , я же тебе отказала по телефону.
Владимир. Юлия, я не могу без тебя (пытается ее обнять).
Юлия (выворачиваясь). Не смей, все решено и обжалованию не подлежит.
Владимир. Постой, как ты можешь? Как ты могла затеять этот отъезд, эти сборы (пинает какой-то ящик). Неужели ты спокойно громоздила эти горы ящиков, уезжая от меня навсегда? (Снова пытаетя обнять ее.)
Юлия (выворачивается). Пусти.
Владимир. Ты его не любишь.
Юлия. Его только и любила.
Владимир. Не лги, не лги себе. Не надо, не надо уезжать. Посмотри, во что я превратился. Пресмыкаюсь, пришел без приглашения, воспользовавшись кем? Женой! Я унижаюсь, сижу здесь, как на похоронах. Мне четвертый десяток, Юлия. Скажи, чем мне жить дальше?
Юлия. Не знаю.