Пейзажи Клода Лоррена снискали ему славу лирического художника, видевшего в окружающем мире выражение человеческих чувств и в то же время его собственную тайную жизнь. В этой картине, представляющей морскую гавань в час восхода (итальянский вид, изображенный живописцем не раз), он передал ощущение влажного соленого воздуха, теплого от южных ночей, и того легчайшего молочного пара, который висит над морем ранним утром. При этом в работе художника, не любившего ничего случайного и не выверенного, господствует рациональное начало.
Лоррен разработал композицию классицистического пейзажа и не отступал от нее, что видно и здесь: ровная, широкая поверхность воды, низкая линия горизонта, театральные «кулисы» в виде ренессансного сооружения и парусника слева, насыщенный фигурами, играющими роль актеров или зрителей, первый план. И, наконец, глубина пространства, переданная при помощи световоздушной перспективы и подчеркнутая длинным бликом солнца, скользящим по ряби залива. (Любя данный оптический эффект, живописец повторил его в нескольких работах.) Художник объединил историю и природу, человека или деяния его рук и стихию. Поэтому он выбрал в качестве мотива не открытое море, а уютную гавань, «обжитую» моряками с их лодками и большими судами, показал приморскую жизнь напоминающей мифическую Аркадию, и так изобразил арочный портик с растущими поверх него деревьями, что тот выглядит спускающимся к воде по мраморным ступеням.
Как у настоящего классициста, верившего в светлый и гармоничный мир, у Лоррена пространство полотен — гелиоцентрическое. Вокруг светила «вращаются» штрихи легких облаков и вторящие им внизу волны, а вся предметная композиция строится по кругу. Его можно описать, если идти взглядом от центральной лодки по краю берега, подняться к вершинам деревьев, обогнуть «арку» солнечного сияния и вновь спуститься вдоль мачты, тросов и натянутого тента парусника к собравшимся отплыть людям.
Если в историческом портрете, основоположником которого явился Жан-Марк Натье, он проявил себя как классицист, привносивший в этот уравновешенный стиль рокайльную игривость, то в аллегорических полотнах его кисти берет верх рококо.
Легкая, куртуазная по духу сценка разыгрывается перед зрителем: сидя на лоне природы за накрытым столом, флиртуют молодые влюбленные. Их лица сладостно красивы, «фарфоровая» кожа вспыхивает румянцем, жесты томны и в то же время ловки: девушка протягивает бокал к стеклянному графину в руке юноши, а тот, не спеша налить ей вина, схватил тонкие пальчики прелестницы. Композиция картины закручена, она напоминает «восьмерку» и при этом строится по диагонали, движение которой идет вправо, куда игриво клонятся влюбленные. Шутовской оттенок свиданию придает лежащий на коленях юноши край скатерти, играющий роль салфетки: если персонаж нечаянно потянет за него, то тарелка с фруктами полетит на пол, к веселью беззаботной пары.
Но, несмотря на динамичность и живость изображенного, это полотно — декоративное, оно производит впечатление гобелена, чему способствуют изысканные фантазийные цвета, уплощенный фон с условным пейзажем, виноградная лоза, вьющаяся слева, и вторящая ей растительность напротив, прихотливо ложащиеся складки одеяний. Все здесь — выдумка, и все сочинено увлекательно, как хорошая пьеска. Искусство рококо насквозь театрально, в чем, как ни странно, также нашел свое проявление поклонявшийся разуму XVIII век, поскольку красивая игра есть свойство развитого ума и утонченной, воспитанной души.
Живопись французского художника Жана-Батиста-Симеона Шардена — это реализм в чистом виде, поскольку его картины не служат ничему другому, кроме как выявлению незаметной привычному глазу красоты обыденного человеческого существования. Художник продолжал линию в европейском искусстве, начавшуюся еще в XVI веке, активно развивавшуюся в последующее столетие и в эпоху Просвещения соперничавшую с поздним барокко и рококо.