4 сентября Новгород принял первый эшелон с детьми Симбирской губернии из заявленных губисполкомом 5 тысяч. Старая Русса дала согласие, как и Новгород, на 1500. По мере прибытия их размещали в зданиях курорта, пользуясь межсезоньем, и в бывших госпиталях. Сколько могли приютили Спасо-Преображенский и Косинский монастыри. И что особенно отрадно — немало жителей города и села приняли “сентябрят”, как их стали называть, в свои семьи, заменив несчастным утерянных родителей и близких. Не показное сочувствие к чужой беде проявили старорусцы и в сборе хлеба — на ссыпные пункты до конца года поступило 1680 пудов.
Патриарх ждал ответа в течение двух месяцев, когда из Помгола пришло предложение пожертвовать храмовые ценности. Глава духовенства не колебался, дав согласие на вещи и предметы, не противоречащие канонам и непосредственно при богослужении не используемые. Было составлено воззвание, одобренное власть придержащими... Прошло несколько дней уже нового года...
1922 г. 6 января россияне в “Известиях ВЦИК” читали решение “Об изъятии церковных ценностей”. В нем ни слова о добровольной сдаче ценностей церковью и использовании их для борьбы с голодом. А православная церковь отдавала добро, накопленное веками. Жертвовали не без печали, ибо тяжело было видеть искони богатые украшениями храмы без их праздничных торжественных одежд. Но добровольная сдача была вредна властям — она поднимала авторитет церкви.
Через три дня в Новгород прибыли из Москвы особоуполномоченный СНК и сотрудник Гохрана. Из хранилищ Юрьева монастыря и Софии извлекли драгоценные предметы, собранные церковью губернии в годы мировой войны на нужды “раненым, увечным воинам и беженцам”. Общая сумма составила два млн. золотых полновесных рублей. Сюда же присоединили серебро весом до 945 кг, эвакуированное из православных храмов Риги при приближении немецких войск.
28 февраля Патриарх все же обратился с посланием “Ко всем чадам православной церкви” жертвовать драгоценные камни, подвески, украшения, но противодействовать реквизиции освященной служебной утвари”.
3 марта в Старой Руссе, вслед за губернской, образовали комиссию “По изъятию церковных ценностей”. Началась интенсивная подготовка к широкомасштабной операции. Из ВЦИК, ЦК РКП (б), Наркомата юстиции, сыпались разъяснения, нередко противоречащие друг другу. Так, в одном говорилось: “в бедных сельских церквах изъятие не производить”, в другом — оставлять в них “серебра не более трех фунтов”. Одна директива разрешала верующим вместо изымаемого вносить “равное количество драгоценностей”, другая — запрещала. Замена хлебом вообще не допускалась. Становилось яснее ясного: не помощь голодающим, а полное лишение церкви ее материальной базы ставилось первоочередной задачей. А тут еще стремление отличиться привело к ранним столкновениям на местах.
16 марта, не ожидая губернского приказа, старорусская комиссия решила начать реквизицию со Спасо-Преображенского монастыря. Но верующие не пускали. Попытка прорваться силой привела к рукопашной схватке. У Воскресенского собора закончилось тем же. Здесь наиболее ретивых членов комиссии даже пытались искупать в Перерытице. Аналогичная картина, как вскоре стало известно, произошла и в Валдае. Пришлось готовиться более тщательно.
В периодической печати снова повелась разнузданная антицерковная кампания. Каждая газета старалась перещеголять другую в поисках “разоблачений”. Не отставали новгородская “Звезда” и старорусский “Красный пахарь”.
24 апреля, понедельник. Изъятие началось одновременно по всей губернии, после главного праздника Православной церкви — Пасхи. Если просмотреть архивные материалы, во время неприкрытого разграбления многим церквам оставили лишь по несколько драгоценных предметов отправления службы. Всего же в апреле — июне было отправлено в Гохран 9 т 180 кг, из них чистого золота 7 кг 682 г (с драгоценными камнями и золотыми оправами — 40 кг 178 г). Но это было лишь началом антицерковного террора.
26 апреля — 8 мая россияне внимательно следили за процессом “Пятидесяти четырех”, на который неоднократно вызывался в качестве основного свидетеля глава духовенства Тихон. Закончился он одиннадцатью смертными приговорами (!) служителям церкви. Патриарха, которого Ленин советовал “не трогать, но подвергнуть тщательной слежке”, взяли под домашний арест.
Основной эмоциональной силой, своеобразной национальной формой общественного сознания становилась ненависть. Большевики очень рано и хорошо поняли всесокрушающее преимущество этого чувства и, захватив власть, устраняли прежде всего религию как главное моральное препятствие на пути торжествующей злобы, вражды, отвращения. Особенно рьяно работали среди заводской молодежи, в школах и даже детских садах. Последующая жизнь показала, что исключение из нее религии явилось катастрофой — может быть самой значительной из когда-либо постигших страну.