“... В политическом отношении военные поселения есть предприятие, по мнению моему, опасное. Ибо можно ли при настоящем брожении умов и при явно вероломных покушениях на ниспровержение престолов, равнодушно видеть целые селения вооруженные, состоянием своим недовольные... И не видели ли мы в прошедшем бунте намерение мятежников, в случае неудачи, отступить в поселения”.
“...Если необыкновенная строгость и даже жестокость удерживали по сие время порывы негодования, то можно ли сим единым средством удерживать оные навсегда?.. После восьмилетних усилий и несметных расходов поселения представляют самое несчастливейшее зрелище... Коренные жители из зажиточных крестьян сделались убогими. Действующие солдаты, из которых многие проливали кровь за отечество, суть работники-батраки хозяев, без жен, без собственности. Они несут все бремя строевой службы и сверх сего изнуряются без всякой платы различными работами.
Рабочие батальоны замучены, и начальники их не стыдятся удерживать у них часть заработанных кровавым потом денег. Где же обещанное благоденствие солдата, и на чем основана безопасность государства?!
...Тощие новгородские земли с трудом кормили и прежнее-то население, а тут нужно каждому хозяину кроме семьи кормить еще двух постояльцев...
Из всего вышеизложенного, всемилостивейший государь, усмотреть изволите, что при устроении поселений не достигнуто ни единой черты из благодетельных намерений в Бозе почивающего императора Александра. Осталось одно неоспоримое — предстоящая опасность!”
Последние сомнения царя в отношении угрозы бунта рассеялись при личном посещении Старорусского удела поселений.
В начале июня засушливая весна и почти полное отсутствие дождей сменилось ненастной погодой. На предложение отложить смотр Старорусского гарнизона император ответил отказом, придерживаясь принципа “солдат должен быть всегда солдатом”, то есть несмотря ни на какую погоду.
Николай прибыл в город в сопровождении графа Аракчеева и начальника штаба поселений Клейнмихеля. На другой день с раннего утра началась подготовка к смотру — параду, и она уже ознаменовалась непредвиденным эпизодом. Один из батальонов, располагавшийся на Коломце, отказался следовать к месту сбора близ солеваренного завода. Поселяне, сняв амуницию, надели ее на штыки и бросили перед командиром. Прискакавший с полуэскадроном гусар Клейнмихель хотел двинуть на усмирение действующий батальон, но Маевский уговорил не делать этого в присутствии государя и закрыть происшествие, “выписав шалунов” в армию.
Между тем император уже побывал на строительстве казарм по улице Александровской, ознакомился с солеваренным заводом, поднимался на градиры, как бабка Екатерина и брат Александр. Понаблюдал сверху и на готовившийся на огромном лугу по соседству парад гарнизона. Погода не благоприятствовала: всю ночь моросил дождь. Утром выглянуло солнце, но вскоре снова скрылось за тучами и опять заморосило.
Поселяне в потрепанном обмундировании, да еще под дождем выглядели, конечно, неприглядно. Даже действующие батальоны оставляли желать лучшего… А дальше императора ждало полное разочарование. Размокший суглинок мешал колоннам держать равнение, лужи были настоящей западней, особенно для старших возрастов. Страстный почитатель строя и шагистики — Николай не выдержал и приказал прекратить “издевательства над фрунтом”, построиться для изъявления нужд и жалоб. Нарушать когда-то установленный на инспекторских смотрах порядок не решился.
Разочарование сменилось раздражением, и было отчего: со всех сторон неслись жалобы, граничащие с угрозами:
— Без соли сидим по десяти дней каждый месяц, а провианту достает лишь по 25 число, а то и до 23-го.
— Летом трудимся до 11 вечера, а в 2 часа поутру снова на работу.
— В сапогах работать не дают, в любую погоду в лаптях.
— Кожа трескается от непогоды, руки и ноги приходится дегтем смазывать.
— Батальонный приказывает шинель чистить, мелом пуговицы натирать. А как ее очистишь после работы. Раньше хоть своя мужицкая одежа была на смену. А теперь казенная в праздник и в будень...
Царь не стал слушать дальше, поручив “разобраться” Аракчееву... Из Руссы поехал в Медведь. Но и здесь произошло то же самое... Итак, не какие-нибудь единицы, а сотни людей на двух смотрах просили уничтожить поселения, которые так расписывали придворные льстецы и Аракчеев. И Николай, несомненно, сопоставив увиденное и выводы Дибича, решился на значительную перестройку поселений, но отнюдь не на ликвидацию, о чем весьма сожалел впоследствии.
Уже по дороге в Петербург император сказал Аракчееву, что несмотря ни на что, доведет до конца предначертание брата и поселит в дополнение к двум дивизиям еще одну и весь корпус думает передать князю Шаховскому. Граф, естественно, не возражал, но понял намек на удаление от своего детища. На другой день уже подал просьбу об отставке “в связи с ухудшением здоровья и необходимостью лечения за границей”.