Изо дня в день, прежде чем начать свой изнурительный труд, они совершают это постепенное погружение в пропасть; наверное, такой была дорога в ад.
«Глюк ауф», — говорит горняк, спускаясь с последней перекладины.
Мы осторожно следуем за ним. «Бог помощь, глюк ауф», — отвечает ему черная тень того, кто обслуживает подъемник.
В его голосе нет веселых ноток, как там, наверху.
На стене шахты сигнальная доска, а на ней мелом начертаны специальные предостережения на каждый день. Над доской мигает шахтерская лампа, бросая то тень, то светлые блики в узкий проход шахты. Рядом висит пожелтевшее объявление — местные правила. Его никто никогда не читал, разве что только господа из канцелярии.
Ведь под землей царят совершенно иные порядки, а не те, что написаны. Чувство локтя — это новая черта шахтерской морали, связанная с их нелегким трудом, закон незыблемый, строгий, благородный. Оставляя земную поверхность, горняк оставляет там и законы, царящие среди людей наверху.
Под землей забывают о вражде и злобе.
«Я здесь! — говорят они другу, произнося свое „Бог помощь“. — Здесь я иду в бой за себя, за тебя, против природы».
Покидая входную шахту, горняк выходит на поле битвы. Вот он, памятник его тщетной борьбы с природой. Шахта, стоящая миллионы.
На протяжении целого километра не поддавалась твердая скала человеку, не желала отдавать ему уголь. Свыше миллиона крон поглотило это глубокое бесплодное жерло, которое сейчас насмешливо поблескивает своими белыми стенами, освещая путь. Наконец в белом камне появляется первая полоска угля, тонкая, как змея, она убегает вперед, поднимается и падает, вновь скользит вверх, подчиняясь непостижимому капризу, и только небольшой пласт, сантиметров сорок шириною, может служить добычей горняку. С киркой и ломом в руках набрасывается горняк на черную жилу, отделяя осторожно большие квадраты, словно пританцовывает вокруг него с лампой. Потом нагружает на специальную вагонетку, потому что за большие куски угля и платят больше. Затем он старательно выбирает все, что осталось, и погружает на другую вагонетку, потому что за мелкий уголь платят поменьше. Когда он продолбит в скале такой глубины отверстие, что руками уголь не достать, он влезает в отверстие всем туловищем.
Оно легко входит в отверстие, сухощавое тело горняка, обессиленное потом, исхудавшее от напряжения и недоедания. Скала распахивается, будто пасть крокодила, поглощая шахтера. Медленно он пробирается все глубже и глубже в чрево скалы и почти исчезает из виду. Теперь раздается только отдаленное постукивание, будто бьется пульс земли. А когда уже вырублен последний кусочек угля и у шахтера не хватает сил вонзиться глубже в землю, шахтер укрепляет зияющую яму, чтобы она не рухнула ему на плечи, засыпая обломками камня и щебнем. И покидает ее, чтобы прокладывать новые проходы и коридорчики, теперь не в скале, а в сыпучей земле и в песке. За ним по пятам идут столяры, покрывая деревом черные коридоры.
Дерево по земле тоскует, словно живое существо, ему тяжко жить без солнца и воздуха, и оно погибает. Оно кутается в белую плесень, будто в саван, и умирает, и что ни год, то приходится менять опорные столбы и стропила, чтобы в проходах шахты было безопасно. Вода, кровь земли, без устали сочится из ран, нанесенных земле человеком.
Но ты идешь дальше, осторожно продвигаясь по низкому проходу, сгибая колени и спину, а голова чуть ли не прижата к самым коленям, и вот видишь: здесь обломившийся деревянный столб, не выдержавший огромной тяжести, там деревья, которые немало десятилетий росли над землей, набирая силы, а здесь сломались, как спички. Это безмолвные угрозы земли: дрожи и бойся, человек, помни о моей силе! Не дразни меня, иначе я разгневаюсь, и ты исчезнешь, словно червь под землей, и никогда твои кости не увидят солнца.
Немало лет стоит старая шахта, немало лет дает она людям черный уголь. От той поры, когда открыли ее богатства, растут проходы под землей, перекрещивая шахту по всем направлениям, словно в муравейнике.
Теперь приходится совершать немалый путь по проходам и отверстиям шахты, чтобы попасть к «делу».
По дороге встречаешь вагонетки, мчащиеся на бешеной скорости, и не будь рядом с тобой мастера, который кричит предостерегающе: «Осторожно!» — тебя бы не раз разнесло на куски.
Чем ближе к «делу», тем непроходимее коридоры; последние уже похожи на заячьи норы, и мы ползем на четвереньках, чтобы как-то продвинуться вперед.
В стороне от главной штольни маленькая конюшня, освещенная шахтерской лампочкой — «воробьем». Там остается на ночь слепая лошадь. Услышав наши голоса, она удивленно и дружески заржала, забила копытами, разгребая опилки, насыпанные вместо подстилки на земле. Вторую лошадь из этой пары мы встречаем немного позже. Она запряжена в поезд вагонеток, груженных углем; вагонетки железные и немилосердно тарахтят, налетая на все, что попало.