– Прошу прощения, мадемуазель, – сказала сестра Серафина. – Я должна осмотреть вас, дабы убедиться, что вы не носите под сердцем ребенка. Наше аббатство не может позволить такого скандала, как рождение в монастыре младенца.
Я уставилась на нее, не веря своим ушам.
– Я – не беременна.
– Я должна убедиться в этом. Прошу вас, лягте на стол. – Сестра Серафина кивком указала на массивный стол позади меня, темную дубовую поверхность которого покрывала белая простыня.
– Моего слова должно быть достаточно.
– Вы и сами можете не знать об этом.
– Zut alors[24]. Если об этом не знаю я, то как можете узнать это вы?
– Я занимаю должность монастырского аптекаря. Поверьте мне, я умею определять, беременна женщина или нет.
– И наверняка знаете, как избавиться от ребенка.
Сестра Серафина промолчала, но лицо ее помрачнело. Сестра же Эммануэль прошипела:
– Это значило бы совершить смертный грех. Ваши слова оскорбительны для наших стен.
– Прошу вас, – повторила сестра Серафина. – Если вы подчинитесь, я не причиню вам вреда. Но, если вы воспротивитесь, сестрам придется удерживать вас силой, и тогда мне будет намного труднее действовать аккуратно и бережно.
Я возмущенно фыркнула.
– Хорошо, только побыстрее, пожалуйста.
– Прошу вас, лягте и поднимите нижнюю рубашку.
Я улеглась спиной на стол, сведя коленки вместе, а потом поерзала, поднимая сорочку. Сестра Серафина, похоже, успела согреть руки над огнем, поскольку пальцы ее не были холодными, чего я опасалась. Она быстрыми и ловкими движениями осмотрела мой живот, а потом осторожно сжала груди. С губ у меня уже был готов сорваться дерзкий комплимент. Но я лишь стиснула зубы и промолчала. Она опустила мою сорочку, прикрыв ею живот, и негромко произнесла:
– Ее лоно не расширено.
– Что я вам говорила?
– А теперь я попрошу вас раздвинуть ноги.
Я свела колени вместе.
– В этом нет необходимости.
– Прошу прощения, – вновь сказала она. – Я должна произвести полный осмотр.
– Мы знаем, что представляет собой королевский двор, – вмешалась сестра Эммануэль.
– В самом деле? Хотела бы я знать, откуда. К вашему сведению, Его Величество король превратился в весьма набожного человека, так что весь двор сейчас прозябает в скуке и томлении.
– Прошу вас, не упрямьтесь, – сестра Серафина с силой развела мне колени. На мгновение я воспротивилась, стиснув зубы, но потом в очередной раз напомнила себе, что больше мне идти некуда. Так что мне оставалось только терпеть, когда она бережно засунула в меня пальцы. Это продолжалось всего несколько секунд, но я чувствовала себя униженной и обесчещенной.
Вынув руку, она отвернулась, чтобы умыться. Я села и натянула нижнюю рубашку до колен.
– Удовлетворены?
– Она не ждет ребенка, – сообщила сестра Серафина сестре Эммануэль.
– И? – требовательно вопросила наставница послушниц.
Сестра Серафина покачала головой.
– Если она желает знать, не девственница ли я, то должна вам сообщить, что… я была замужем. – Мне пришлось проглотить комок в горле, чтобы произнести эти слова. Глаза у меня защипало от слез.
– Были? И где же ваш супруг? – пожелала узнать сестра Эммануэль.
Я сложила ладони в молитвенном жесте.
– Мой супруг… он… – Но закончить мне не удалось.
Сестра Серафина сочувственно закивала головой.
– Мне очень жаль, – сказала сестра Берта. – Мы не знали, что вы – вдова. В письме короля вас называют «мадемуазель».
– Я и есть мадемуазель, – сердито ответила я. – Я что, так и должна сидеть и дрожать от холода? Передайте мне одежду.
Монахини обменялись недоумевающими взглядами. Лицо сестры Эммануэль осветилось любопытством. Я подметила, как раздуваются ее ноздри. Она почуяла запашок скандала, как свинья нюхом чует глубоко зарытые в землю трюфели.
Я одарила ее ледяным взглядом, замерев в неподвижности, пока сестра Берта затягивала мне корсет. Затем я позволила ей надеть на меня тяжелое черное платье, источавшее неприятный запах щелока, в котором его стирали. К нему прилагался длинный передник из тех, что носят крестьянки, темные чулки из плотной колючей шерсти, которые подвязывались выше колена кожаными ремешками, и самые уродливые туфли на деревянной подошве, какие я только видела.
Не могу передать отвращение, охватившее меня, когда я надела эти тряпки. Меня едва не стошнило. И дело было не только в том, что от них исходил омерзительный запах, что они чесались и были грубыми. Они выглядели уродливыми. А я всегда обожала красивую одежду. Мне нравилась гладкость атласа и чувственная мягкость бархата. Меня приводили в восторг изящество вышивки, утонченность кружев и шуршание шелка по полу. Мне нравилось лежать по утрам в постели и думать о том, что я надену сегодня. Имея выбор нарядов, я могла польстить королю или понравиться мужчине, которого желала видеть своим возлюбленным. Я обожала придумывать новую моду. Например, подобрать юбки лентой, выставляя напоказ туфельки на высоком каблуке, или первой надеть платье из черных «зимних» кружев поверх кремового атласа, замечательно оттенявшего мою кожу. И сейчас я чувствовала себя бабочкой, у которой жестокосердный мальчишка оборвал разноцветные яркие крылышки.