Они сразу же направились в подвал, где нашли лишь рысь, которая спала, свернувшись клубочком на тюфяке, прикованная к кольцу в стене. Она злобно зарычала при виде незнакомых людей и прыгнула к ним, так что инквизиторы поспешили покинуть подвал.
– Вы ведь знаете мою рысь, не так ли? – осведомилась я. – Иногда она ведет себя довольно шумно, поэтому мы и запираем ее внизу на ночь, чтобы не потревожить соседей.
Великий инквизитор нахмурился, но согласно кивнул головой. А затем трое монахов-доминиканцев устроили тщательный обыск, но искать было нечего. Мой каменный ларец вновь был закопан под кучей компоста, и все мои яды, заклинания и магические книги благополучно покоились в нем. Хотя младший из инквизиторов потыкал компостную кучу вилами, Магли зарыл ларец достаточно глубоко, так что тот ничего не заметил.
Через шесть часов они ушли, хотя я и была вынуждена позволить Великому инквизитору немного помучить меня, чем тот остался чрезвычайно доволен. Уверившись, что они ушли, я поспешила к своей гондоле, которая лениво покачивалась на волнах у причала. Абунданция находилась в felze, надежно связанная и с кляпом во рту. Я дала ей опиум, чтобы она уснула и не шумела, но девчонка оставалась одна слишком уж долго.
Впрочем, я опоздала. Абунданция была мертва.
Баюкая ее на руках, я рыдала, как мать над мертвым тельцем своего новорожденного младенца. Я сама отнесла ее в свою спальню, уложила в ванну и стала мыть ее худенькие руки, ноги и длинные огненные волосы. Они были прекрасны, и вся жизнь, что ушла из ее бледного личика и обмякшего тела, сосредоточилась здесь, в текущей реке пламени ее волос. Своим ведьмовским ножом я срезала их как можно ближе к корням, потом перевязала лентой и забралась в кровать, прижимая их к щеке и захлебываясь слезами.
Ту ночь я провела без сна, и в моем сердце поселилась боль намного более сильная, чем та, что терзала мои обожженные руки и грудь.
Когда за окном защебетали первые птицы и подала голос кукушка, я отправилась в комнату своей служанки Филомены, взяла несколько волосков из ее гребешка и сотворила самое быстрое и смертельное заклинание, какое только знала. Никто не мог предать меня и надеяться, что ему это сойдет с рук. На следующий день она поскользнулась, сходя с лодки на пристань на материке, где, без сомнения, рассчитывала укрыться от моей мести. Ее зажало между бортом баржи и причалом. Умирала она долго и мучительно. Но ярость моя от этого не уменьшилась. Поэтому я прокляла и Великого инквизитора, и его подручных, получив несказанное удовольствие от наблюдения за их медленным угасанием.
А потом я нашла себе новую рыжую малютку – девочку по имени Кончетта, да благословит Господь ее душу. Я хотела увезти ее подальше от Венеции, но обнаружила, что сама не могу уехать из города больше чем на несколько дней. Сибилла накрепко привязала меня к его каменным лабиринтам. Поэтому я объездила все окрестности, не удаляясь слишком далеко от Венеции и высматривая местечко, где могла бы в безопасности содержать свою Кончетту.
Таковое в конце концов обнаружилось. Им стала старая сторожевая башня, построенная на высокой скале рядом с крошечной деревушкой Манерба, на берегу озера Гарда. Там кишмя кишели бандиты, но мы с Магли вскоре прогнали их прочь, явив им впечатляющих привидений и несколько подобных фокусов, сопровождавшихся замогильным завыванием. Кончетта оказалась полной противоположностью Абунданции. Она была очень рада вырваться из утомительных и серых будней Пиеты с их бесконечными молитвами и хлопотами по хозяйству. Она очень любила вкусную еду и красивые вещи, и бесстрашно подставляла мне свое запястье в обмен на игрушки и развлечения. А таких роскошных волос, как у нее, мне еще не приходилось видеть – они пылали и переливались оттенками, словно пламя костра из сосновых шишек. Она очень любила, когда я мыла и расчесывала ей волосы, и за этим занятием мы с нею провели много счастливых часов. Всякий раз после моего визита она засыпала у меня на руках, и невесомое прикосновение ее губ к моей щеке дарило мне больше счастья, чем ловкие движения мужского языка.
После смерти матери эта девочка была первой, кого я почти полюбила.
Увы, умерла и она. Однажды я пришла и застала ее на постели уже холодной. Должно быть, она умерла не меньше недели тому, потому что в комнате стоял отвратительный запах разложения. Заливаясь слезами, я отнесла ее тело на нижний уровень башни, а потом приказала Магли завалить выход камнями. Всю обратную дорогу в Венецию я проплакала, что случилось впервые после смерти Абунданции. Я не стала возвращаться в свой пустой и безукоризненно чистый палаццо. Не пошла я и к Анджеле, чтобы утопить горе в вине. Ноги сами принесли меня в студию Тициана. Теперь у него был дом, о котором он мечтал, огромный палаццо с видом на северные отроги гор. Один из его учеников впустил меня, и я, как сомнамбула, направилась в его студию. Тициан поднял голову, когда я неуверенной походкой вошла в комнату. Ему хватило одного взгляда на мои покрасневшие глаза, заплаканное лицо и пребывавшую в беспорядке одежду, чтобы понять – у меня горе. Он вскочил на ноги и усадил меня в кресло, а потом дал мне вина и ласково гладил по голове, пока я захлебывалась слезами. Когда я немного успокоилась, он взялся за кисть и стал рисовать меня. К тому времени я совершенно выбилась из сил и потому спокойно сидела, а день за окном сменился сумерками.