Занавес раздвинулся, и зал дружно загудел. На сцене, в кресле с высокой спинкой, сидел сам Мольер в длиннополом зеленом сюртуке. Шею он обмотал кашне, а на лоб водрузил влажную тряпку. Столик его был завален всевозможными склянками с лекарствами и пилюлями. Держа в руках деревянные счеты, он складывал цифры в каком-то очень длинном списке, который вился по столу, падал ему на колени и сползал на пол.
– Предмет номер один, 24-го числа, маленький незаметный клистир, подготавливающий и нежный, для смягчения, увлажнения и освежения кишечника месье Аргана, – простонал он горестным тоном хронического больного.
При слове «кишечник» мужчины расхохотались, а женщины жеманно прикрылись веерами, делая вид, что шокированы.
Словно приободрившись, Мольер в течение нескольких следующих минут то и дело упоминал кишечник, желчь, кровь и выпускание газов, так что аудитория хохотала до слез.
Пьеса благополучно катилась к своему завершению, дойдя до финальной сцены, в которой герой Мольера притворяется, будто умирает, чтобы проверить, кто любит его по-настоящему – прекрасная дочь или красавица вторая жена. Разорвав ворот своего зеленого сюртука, Мольер обмяк в кресле, жалобно обращаясь к служанке:
– А не опасно ли изображать смерть?
– Что же здесь может быть опасного? – ответствовала та.
Мольер вдруг выгнулся дугой и закашлялся.
– Какой актер! – прошептала Лизелотта.
– Самородок, – пробормотал шевалье. – Хотелось бы мне знать, что они добавили в его грим, если лицо его так посерело?
Актриса, игравшая служанку, вполне правдоподобно отшатнулась, прижав руку ко рту, а потом бросилась к Мольеру, чтобы поддержать его. А он кашлял так, словно легкие его превратились в сырую бумагу, а потом вдруг поперхнулся и прижал ко рту платок. Мы сидели близко к сцене и потому заметили, как белоснежная ткань внезапно покраснела и намокла.
– Пузырек со свиной кровью, спрятанный в носовом платке? – с тревогой предположила Лизелотта.
– По-моему… Кажется… – Я привстала со своего места.
Служанка обернулась к боковым крыльям и стала звать на помощь. Мишель выбежал на сцену и поддержал Мольера, а тот все кашлял и кашлял кровью. Аудитория заволновалась. Мольер с трудом выпрямился в кресле.
– Довольно! Продолжаем пьесу!
– Но, месье… – запротестовал Мишель.
Мольер скомкал окровавленный платок, сунул его Мишелю в руку и жестом приказал ему удалиться. С большой неохотой Мишель покинул сцену.
Служанка, запинаясь, забормотала свои строчки:
– Вытянитесь и притворитесь мертвым, месье. А вот и моя хозяйка. Не шевелитесь, заклинаю!
Мольер улегся на кушетку. Выглядел он и впрямь ужасно, и посему сначала его сценическая жена, воскликнувшая:
– Слава тебе, Господи! – а потом и дочь, залившаяся слезами: – Какое несчастье! Горе нам, горе! – сочли его мертвым.
Коварная супруга была с позором изгнана, прекрасная дочь обрела настоящую любовь (при этом Мишель изо всех сил старался изображать восторженного жениха, бросая тревожные взгляды на Мольера). Занавес опустился с необычной для таких случаев поспешностью, и мы остались в зале, недоуменно глядя друг на друга и терзаясь подозрениями.
– Вы думаете, он действительно болен? – обратилась ко мне Лизелотта.
– Боюсь, что так, – ответила я, с трудом сдерживая слезы.
Король отправил одного из слуг за кулисы, чтобы узнать, как обстоят дела. Мы с Лизелоттой ожидали известий, тогда как остальные зрители постепенно расходились, возвращаясь в Лувр или в свои апартаменты, расположенные неподалеку. Два Филиппа – принц и его шевалье – тоже удалились неспешной походкой, а Атенаис поманила короля к себе и заговорила с ним, так что его темная голова склонилась над ее золотистыми кудрями.
– Пожалуй, я вернусь к себе, – заявила королева Мария-Терезия.
– Очень хорошо, дорогая, – небрежно откликнулся король, не глядя на нее.
Королева заколебалась.
– Когда я увижу вас вновь?
Король приподнял руку в знак прощания.
– Попозже, дорогая, попозже.
Королева Мария-Терезия, переваливаясь с боку на бок, заковыляла к своему портшезу, сопровождаемая, как обычно, одним из своих карликов и дурно пахнущей маленькой собачкой. В общем-то, мне следовало бы пойти за нею – в качестве одной из фрейлин королевы я должна была убедиться, что Ее Величество довольна и счастлива, – но Мария-Терезия почти не обращала на меня внимания, поскольку ее знание французского, равно как и мое – испанского, оставляли желать лучшего. Так что я ограничивалась выполнением необходимого минимума, хотя непременно старалась находиться при королеве в промежутке между ужином и отходом ко сну. Именно в это время Мария-Терезия предпочитала играть в карты. Поскольку она всегда делала высокие ставки и неизменно проигрывала, этот ее недостаток позволял мне изрядно улучшить свое благосостояние. Последний ее проигрыш позволил мне оплатить меховую накидку и шляпку.