Она выглядела элегантно и уверенно в простом черном платье, униформе фрейлины, прислуживающей принцессе. Франсуаза наконец-таки оставила место гувернантки королевских бастардов, поскольку они уже выросли и более не нуждались в ней. Она незамедлительно была назначена правительницей гардеробной новой дофины, став, таким образом, второй по значимости женщиной при дворе. Для особы, родившейся в тюрьме, выданной замуж за обнищавшего поэта и подвизавшейся гувернанткой при незаконнорожденных детях, взлет был фантастическим. Настолько фантастическим, что все были уверены в том, что Франсуаза стала новой любовницей короля или имеет над ним власть, природу которой никто не мог понять.
Я поспешила к Анжелике.
– Вам следует лечь в постель. – Я набросила ей на плечи свою шаль, чтобы скрыть уродливое алое пятно, расползавшееся сзади по ее платью. – На сегодня довольно танцев.
– Она прочла мне проповедь. – Анжелика не сводила глаз с улыбающейся Франсуазы, танцующей в объятиях короля. – Она сказала мне, что я подвергаю опасности свою душу, оставаясь рядом с королем. А я ответила ей: «А вы полагаете, что отказаться от страсти так же легко, как сбросить ночную сорочку?» Но, похоже, для него это ничуть не труднее, вы не находите? На самом деле, он никогда не заботился обо мне.
– Позвольте мне уложить вас в постель, – с несчастным видом взмолилась я.
Послушно, как маленькая девочка, она последовала за мной по коридору и позволила уложить себя в постель. Я принесла горячий кирпич, завернутый во фланель, и несколько старых тряпок, чтобы остановить кровотечение. Врача я вызывать не стала.
В апреле король пожаловал Анжелике титул герцогини де Фонтанж и назначил ей богатый пенсион. Наконец-то она получила право сидеть в присутствии королевы. Но удовольствия от этого жеста она не получила. Она принимала поздравления придворных, лежа в постели и поправляя здоровье в монастыре своей сестры. Она сопротивлялась болезни достаточно долго, чтобы еще раз появиться при дворе в мае, но это был ее последний визит. Она медленно угасала. Летом следующего года Анжелика умерла. Ей было всего девятнадцать.
При дворе многие полагали, что ее отравила Атенаис. Маркиза держала голову высоко поднятой и еще пыталась влиять на государственные дела, но король более не навещал ее, равно как и не позволял ей остаться с ним наедине. Двором фактически правила Франсуаза.
Я лично не верю в том, что Атенаис отравила бедную Анжелику. Во всяком случае, очень надеюсь на это. Единственное, что я могу утверждать с полной уверенностью – Атенаис стала бояться темноты. По ночам она зажигала свечи, а если ветер задувал их, то пронзительно кричала до тех пор, пока кто-нибудь не приходил с лучиной и не зажигал их снова.
Отмена эдикта
Аббатство Жерси-ан-Брие, Франция – апрель 1697 года
Слова. Я всегда любила их. Я собирала их, словно ребенок – разноцветные камушки. Мне нравилось катать слова на языке, подобно кусочкам медовых сот, наслаждаясь их сладостью, треском и хрустом. Небесно-голубые, лазоревые, синие. Дымчатые, хмурые, тайные. Сладострастные, чувственные, эротичные. Поцелуй, рисуй, танцуй.
Звучание некоторых слов таило в себе опасность. Язычник. Тигр.
Другие излучали сияние. Хрусталь. Глиссе.
Третьи меняли свое значение по мере того, как я взрослела. Восхитительный. Болезненно-жгучий.
Имя «Шарль» всегда представлялось мне самым обычным и простецким, как деревенская утка. Как же я ошибалась! Оно стало для меня чарующим и свистящим, как шампанское; шедевр и тишина, шорох, шипение и вспышка. Когда он наклонял свою темноволосую голову, чтобы поцеловать меня в шею, я шептала его имя: «Шарль». Когда он гладил меня по бедру, я тихонько вздыхала: «Шарль, Шарль». Когда он касался кончиком языка самых потаенных и сокровенных местечек, я всхлипывала от наслаждения: «Шарль, Шарль, Шарль». А теперь оно несет в себе трепет грусти, стон потери и боль одиночества. «Шарль, любовь моя, где ты?» – спрашивала я.
А ведь мы были женаты, знаете ли.
Не просто держались за руки и давали обет хранить друг другу верность, хотя и это тоже имело место. Нет, нас обвенчал священник в церкви, и пламя свечей озаряло наши лица, когда мы клялись поддерживать и любить друг друга и в горе, и в радости, пока смерть не разлучит нас. На венчании в качестве свидетеля присутствовала моя сестра, утиравшая платочком слезы радости. Нанетта хлюпала носом рядом с нею, маленькая дочка Мари – моя племянница, которую я до того ни разу не видела – держала в ручонках букет цветов и рассматривала меня блестящими от любопытства темными глазенками.