Впереди наметилось какое-то нездоровое оживление. Высунувшись из окна, я увидела, что по улице идет мул и тащит за собой тело старика в одной ночной рубашке, к костлявой лодыжке которого была привязана веревка. Пожилая женщина, одетая в простое и скромное платье гугенотки, рыдала в объятиях молодой женщины, которая тупо смотрела перед собой, не обращая внимания на издевательские крики и насмешки толпы, что собралась вокруг. Мальчик не старше двенадцати лет яростно вырывался из рук смеющихся драгун, всхлипывая и крича:
– Grand-pere! Grand-pere![177]
– Реформисты, – сказала Нанетта, глядя на улицу из-за моего плеча.
– Что случилось? Почему они так ведут себя? – Голос у меня дрожал и срывался.
– Он отказался от соборования, – с жалостью пояснила Нанетта. – Бедный старик. Его внука отправили на каторгу, а жену и дочь – в тюрьму.
– Только из-за того, что он отказался от последнего причастия! Это… это варварство!
– Иногда бывает трудно скрыть на смертном одре свои истинные чувства и веру. – Нанетта устало откинулась на спинку сиденья. – Вот почему король требует, чтобы к каждому умирающему являлся священник для соборования. Того, кто отказывается от последнего причастия, объявляют еретиком, а тело его волокут по улицам на поругание. А все наследство, если оно осталось, естественно, прикарманивает король.
– Но это неправильно! Бедная семья!
– Наверное, он решил, что спасение души стоит того, – пробормотала Нанетта.
Ее по-прежнему мучили угрызения совести из-за того, что мы отреклись от нашей веры. Сколько бы я ни уверяла ее, что Господь поймет нас, она считала, что мы поступили дурно, и жалела о том, что мы не попытались хотя бы бежать. Но я уезжать не собиралась, а оставить меня одну она не могла.
Наш экипаж, подпрыгивая на камнях мостовой, покатился вперед, оставляя горестную и душераздирающую сцену позади. Но продвигались мы медленно, поскольку посмотреть на происходящее собралось много людей. В толпе шныряли продавцы пирожков, крича:
– Пирожки! Горячие пирожки!
Девушка везла тележку, на которой грудой были свалены разноцветные ленты, веера и серебряные булавки.
– Горячие имбирные пряники! Попробуйте мои горячие имбирные пряники! – выкрикивала еще одна девушка.
Нищие умоляющими жестами протягивали к прохожим руки. Одним из них оказался монах в грубой коричневой рясе и сандалиях; другим – одетый в лохмотья солдат, потерявший ногу на какой-то войне.
Экипаж медленно пробирался вперед, и кучер на козлах размахивал кнутом, разгоняя толпу. Я увидела, как худенький потрепанный мальчишка срезал с пояса толстого лавочника кошелек и стремглав юркнул в толпу. Лавочник с бранью кинулся за ним. Лакей в высоком белом парике пробирался сквозь столпотворение, держа на серебряном подносе письмо. В таверне, двери которой были распахнуты настежь, шла бойкая торговля, и толстая краснощекая молодая женщина в платье с низким вырезом разносила круглые подносы, уставленные кружками с пенящимся элем. Совсем рядом танцующий медведь забавно перебирал лапами под музыку, которую наигрывал на дудочке и маленьком барабане мальчишка со взъерошенными волосами и в ветхом пальто, которое было ему мало на несколько размеров. Подле него босоногая девочка в потрепанном коричневом платье делала стойки на руках и кульбиты, выкрикивая пронзительным голосом:
– А внутри тепло! Заходите и отведайте горячего сидра с пряностями! Горячий суп и хороший глоток бренди. Заходите и согрейтесь!
«У нее наверняка замерзли ноги», – подумала я и окликнула ее, бросив монетку из окна. Девочка улыбнулась, продемонстрировав дырку в зубах, ловко поймала ее, и монетка исчезла в складках одежды, а она на радостях сделала сальто назад.
– Ну, вот, сейчас на нас набросятся все нищие Парижа, – недовольно проворчала Нанетта.
Но маленькая девочка оказалась столь шустрой, что никто ничего не заметил, и мы медленно проехали дальше и свернули за угол, оставив толпу позади.
За окошком медленно проплыли башни Бастилии, я зябко поежилась, словно в инстинктивной попытке спрятаться при воспоминании о времени, проведенном в ее мрачных стенах. Чуть дальше уже виднелась улица Сент-Антуан, широкая и пустынная, и вскоре экипаж бойко покатил по ней. Сгущались сумерки, и фонарщики уже опускали огромные стеклянные колпаки, чтобы зажечь свечи. Наш экипаж свернул на улицу де Турнель, где по обеим сторонам нависли средневековые дома, но вскоре мы вновь повернули и оказались на Королевской площади[178], где у моей кузины был дом. Когда-то жить среди ухоженных липовых деревьев, обступивших памятник Людовику XIII, считалось модным и престижным, но с тех пор как король переселился в Версаль, здесь обитали лишь состарившиеся вельможи да богатые буржуа. Однако же просторная площадь в окружении высоких домов с крутыми синими сланцевыми крышами по-прежнему смотрелась мило и уютно.
178
Площадь Вогезов – самая старинная площадь Парижа. Расположена в квартале Маре и представляет собой правильный квадрат со стороной 140 м. До 1799 г. называлась Королевской. Нынешнее название получила в честь жителей департамента Вогезы, которые добровольно стали выплачивать взносы на содержание революционной армии.