Каждый день меня ждало новое приключение. Я обожала галопом носиться по парку, закрыв глаза и раскинув руки в стороны, когда в ушах у меня набатом гремел топот копыт моей кобылы. А еще у меня была маленькая лодочка, чтобы кататься по мельничному пруду. (Брать лодку на реку мне не разрешалось. «Это опасно», – говорила мама.) Но иногда мне позволяли пересечь пороги вместе с крестьянами на gabares[82], когда они отвозили бочки с вином в порт Серонс. Во время сбора урожая мы с моей сестрой Мари возвращались домой на самом верху воза с сеном, вплетая в волосы полевые маки и распевая во все горло. Зимой мы отправлялись за добычей для нашего стола и останавливались в чаще леса, чтобы поджарить каштаны на огне. Я до сих помню, как они согревали наши озябшие руки.
А еще я очень любила пробираться по потайному ходу к реке Сирон и исследовать пещеры в известняковых скалах. По преданию им пользовалась и сама королева Марго, чтобы встречаться в одной из пещер со своими любовниками в те времена, когда супруг держал ее пленницей в замке. А однажды, когда Генрих обвинил ее в измене, она ответила: «Разве любить – это преступление? И можно ли наказывать меня за это? На вкус и цвет товарища нет. Красота открывается тем, кто умеет видеть, а тюрьма никогда не станет прибежищем красоты». Для пущего эффекта она приказала высечь эти слова в гостиной на каминной полке. Мне очень нравилась королева Марго.
По вечерам мать читала нам отрывок одной из своих многочисленных книг, а мы с сестрой, как завороженные, прижимались к ней в волшебном золотистом круге света лампы. По стенам плясали тени, превращаясь в храбрых рыцарей, прекрасных девиц, которым грозила опасность, и заколдованных зверей. Когда я не могла заснуть, мечтая о необычайных приключениях, то в одной ночной рубашке пробиралась тайком в библиотеку со свечой в руке, которую зажигала от углей в камине. Я сворачивалась клубочком на диване у окна, плотно задернув старые шторы, чтобы меня не было видно, и, низко склонившись над страницей и с трудом разбирая буквы в неверном тусклом свете, читала дальше с того места, на котором остановилась мать.
Она читала нам старинные поэмы о нимфах и золотых дождях, о забытых битвах и богах, превращавшихся в лебедей, о героях, что сражались с одноглазыми циклопами, и гигантах, которые плавали по морям в поисках любви и мудрости. Я обожала их все. Но самой любимой книгой, которую я чаще всего снимала с полки и которая неизменно приводила меня в восторг, был тяжелый иллюстрированный том «Амадис Гальский»[83]. А моей любимой сценой из этой книги, которую я снова и снова перечитывала в крохотном кружке света, отбрасываемого свечой, была та, когда в лесу, на поляне, Амадис наконец-то возлег со своей единственной возлюбленной, принцессой Орианой. И там, «…на плаще, расстеленном поверх зеленой травы, благодаря, скорее, тихой кротости Орианы, нежели отчаянной смелости Амадиса, самая красивая девственница мира стала женщиной».
Я читала до тех пор, пока свеча моя не оплывала, превращаясь в лужицу воска, и тогда мне приходилось на цыпочках возвращаться в постель по темным коридорам и лестницам замка. Глаза у меня слипались, я зевала, а в голове крутились и сталкивались мечты и видения. Если я попадалась на том, что не сплю, а брожу по замку, то Нанетта бранила меня, грозя выпороть, а потом заботливо укладывала в постель, подложив под ноги горячий кирпич, завернутый во фланель. «Непослушная девчонка. А ну, как узнает ваша матушка? Марш в постель!»
Своего отца я не помнила. Он умер, когда я была совсем маленькой и, говоря по правде, я никогда особенно не скучала о нем. На кухне был месье Ален, всегда позволявший мне раскатывать тесто, и старый Виктуар на конюшне, учивший меня держать спину прямой, а голову – высоко поднятой, и Монтгомери, управляющий матери, который считал в уме быстрее всех, кого я знала, плюс добрая сотня прочих грумов, садовников и лакеев, потакающим моим шалостям и с любовью присматривающим за мной.
Когда к нам пожаловал король, в полях синели васильки и алели маки, а каштаны стояли в цвету. Я проснулась очень рано, снедаемая радостным возбуждением и, лежа в своей кровати под балдахином, предвкушала предстоящий спектакль. Король со своим двором должен был прибыть только через несколько часов, и мать наверняка заставит нас все утро заниматься приготовлениями.
К визиту августейшей особы мы начали готовиться загодя, за много недель. Лакеи скребли полы, выбивали ковры, штопали прохудившееся белье и развешивали его на кустах розмарина, чтобы отбелить на солнце. Слуги откармливали гусей и выкатывали из погребов наверх сотни бочек с вином, а охотники рыскали по лесам и полям в поисках диких кабанов и жирных фазанов. Это обошлось нам в огромные деньги, чего мы никак не могли себе позволить. Хотя моя мать была баронессой де Казенев, а отец – маркизом де Кастельморон, мы были бедны. Очень бедны. Все состояние нашей семьи было потрачено в эпоху Религиозных войн еще до моего рождения. Обычно мы ели бобовое рагу со свиными ножками, в которое для запаха добавляли немного окорока. Одежду мы носили простую и удобную, а игрушки для нас делали слуги: тряпичных кукол, обручи из ивовых прутьев да бабки[84], позаимствованные у мясника.
83
Средневековые испанские романы об Амадисе, созданные Гарси Родригес де Монтальо. Романы не имеют корней в испанской культуре, их герой является плодом вымысла и фантазии, написаны в конце XIII – начале XIV в., когда изначальное эпическое начало героического романа стало вытесняться аллегорическими и воспитательными элементами, а идеи рыцарства потеряли свою актуальность и значение.
84
Популярная игра с подбрасыванием камешков-фишек. В данном случае фишки сделаны из костей животных.