– Мадам, позвольте представить вам мою мать, королеву.
И вновь все стоявшие на ступеньках поклонились или присели в реверансе, и лишь одна я опять замешкалась. Король заметил меня. Темные брови сошлись на переносице. Он увидел Цезаря, прижавшегося к моей ноге, и в глазах его вспыхнуло узнавание. Взгляд его вновь метнулся ко мне, приметил раскрасневшееся лицо, влажные волосы и перекрученный пояс платья. Брови его взлетели на лоб, а губы искривились в едва заметной насмешливой улыбке. Кровь прилила у меня к щекам, и я опустила глаза, уставившись себе под ноги.
Затем был представлен брат короля, Филипп, герцог Орлеанский. Утонченный стройный молодой человек лет двадцати, он был накрашен и нарумянен ничуть не меньше дам, а в ухе у него покачивалась сережка. Рядом с ним вальяжно остановился еще один надутый и угрюмый молодой человек в бледно-лиловом костюме, поднеся к лицу ароматический шарик, но его почему-то не представили. Собственно, король делал вид, будто не замечает его.
Вместо этого он представил свою кузину, Анну-Марию-Луизу Орлеанскую, герцогиню де Монпансье. Она была очень высокой и носила самую большую шляпку, какую я когда-либо видела, под вуалью которой скрывалась невзрачная дама лет тридцати с крупным носом и яркими добрыми глазами. Я поспешно спряталась за спину сестры, поскольку узнала в ней ту самую женщину из экипажа, которая смеясь показывала на меня пальцем.
Рядом с королевой стоял высокий мужчина с оливковой кожей, одетый в красную мантию. На его лице бросались в глаза нахмуренные брови и тщательно ухоженные усики с загнутыми кверху кончиками. Его представили как кардинала Мазарини[89], первого министра.
– Мы благодарим вас за гостеприимство, мадам, – глубоким голосом с сильным акцентом произнес он, – равно как и за возможность принять ваши заверения в верности и лояльности Его Величеству королю.
Кровь бросилась матери в лицо. Все знали, что мои родители сражались против короля в Религиозных войнах, но я сочла бестактным упоминать об этом в такой момент. Судя по тому, как недовольно поджала губы мать, она придерживалась того же мнения.
– Разумеется, – все-таки нашла в себе силы ответить maman. – Но что же мы стоим? Прошу вас, входите, а мы приложим все силы, чтобы вы смогли отдохнуть после долгой дороги.
Королева-мать с обожанием улыбнулась кардиналу Мазарини и оперлась на его руку, чтобы он помог ей подняться по ступенькам. Король недовольно выпятил нижнюю губу, явно расстроенный тем, что его опередили. Его брат, герцог Орлеанский, неспешно последовал за ним, и его высокие каблуки застучали по старым каменным плитам. Войдя в большой зал, увешанный старинными гобеленами и оружием моего прадеда, он обратился к своему спутнику:
– Какое неприятное место. Совершенное средневековье. Мой дорогой Филипп, я совершенно уверен, что здесь имеются темницы.
– Естественно. А на цепях висят скелеты. – Филипп деланно содрогнулся.
– Здесь нет никаких темниц, – сердито вскричала я. – И скелетов тоже. У нас имеются лишь погреба и пещеры, причем замечательные, в одной из них жил отшельник.
Герцог Орлеанский выразительно приподнял бровь.
– Saperlipopette[90]! Погреба. И пещеры. Очаровательно.
– Пожалуй, нам стоит исследовать эти темные подземные пещеры, монсеньор, – странным вкрадчивым тоном произнес Филипп, словно бы шутя.
– Непременно, – тем же самым многозначительным манером отозвался герцог Орлеанский.
Я переводила взгляд с одного на другого, не поняв юмора.
– Там есть и подземный ход, – сообщила я им, желая, чтобы придворные короля полюбили замок Шато де Казенев столь же сильно, как любила его я.
Оба мужчины рассмеялись, но как-то уж очень зло.
– Ты слышал, Филипп? Подземный ход. Теперь уж точно мы должны спуститься в него.
– Вам следует попросить управляющего моей мамы, чтобы он дал вам фонари, – сказала я. – Там очень темно.
Теперь они засмеялись в голос, поддерживая друг друга. Герцог Орлеанский даже прижал свой надушенный жасмином платочек к глазам.
– А я еще думал, что в этой глуши мне будет скучно! А здесь, оказывается, столько пещер и подземных ходов, которые стоит исследовать!
Я попятилась. Мне не понравилась злоба, которую я расслышала в их смехе, и еще я не понимала, что их так позабавило. Высматривая maman, я заметила ее прижавшейся к стене, пока мимо нее толпой валили придворные, оживленно болтающие, как сороки. Лицо у матери было бледным и напряженным.
89
Джулио Мазарини, урожденный