Но потом его взгляд упал на меня, и улыбка застыла у него на губах.
– А это еще что такое? Что это за маленькая девочка?
– Я уже не маленькая, – сердито ответила я. – Скоро мне будет двенадцать.
– Двенадцать, говоришь? – Он метнул быстрый взгляд на мать. – И красивая, как картинка. – Протянув руку, он коснулся пряди моих волос, цветом точно таких же, как и у него.
– Эгидио, что… что ты здесь делаешь? – Голос матери дрожал и срывался.
– Наш корабль пришел в гавань. Эх, Бьянка, знала бы ты, какие приключения нам пришлось пережить! Мы видели край света, дрались с пиратами и слышали пение сирен. Я составил себе состояние и готов уйти на покой, поселиться где-нибудь на маленькой ферме в деревне и заняться выращиванием капусты.
– Тебя так долго не было.
– Ну, в Малено земля горела у меня под ногами, ты же помнишь. Эти проклятые инквизиторы шныряли повсюду и совали свои длинные носы, куда не просят. А мне как-то не хотелось быть сожженным на костре.
– Мой дедушка умер, а его ферму отобрали, – устало, а вовсе не печально или сердито улыбнулась ему мать.
– Нет! Неужели они сожгли твоего nonno? – Ее слова, похоже, повергли Эгидио в шок.
– Они замучили его до смерти.
– Бьянка, мне очень жаль. – Он обнял мать рукой за плечи, и она спрятала лицо у него на груди. – Это был добрейшей души человек. Мне и в голову не могло прийти, что кто-либо решится причинить ему вред.
– Ты должен был быть рядом. Ты говорил, что поможешь, ты обещал!
– Прости меня. Я узнал, что меня ищет инквизиция, поэтому поспешил убраться отсюда подобру-поздорову. Я и подумать не мог… – Он взглянул на меня, нахмурился и закусил губу. Я во все глаза смотрела на него, думая: «Неужели это – мой отец? Тот самый человек, который умеет оборачиваться львом?»
– Она – моя дочь? – негромко поинтересовался он.
– А ты сам не видишь? У нее твои глаза и твои волосы и, да простит меня Господь, твоя дерзость.
– Это все меняет.
– Только не для меня. – Бьянка отстранилась и с внезапной тревогой огляделась по сторонам.
– Полагаю, ты уже давно и счастливо замужем.
– Нет, Эгидио. Я не замужем. Я – шлюха.
Он отступил на шаг, и выражение его лица изменилось.
– А что еще мне было делать? Я осталась одна, без гроша за душой, да еще беременная. – Последнее слово она выплюнула, будто оно обожгло ей язык, а потом спохватилась и крепко прижала меня к себе.
– Я ничего не знал. Прости меня, Бьянка. Но ведь еще не поздно? Позволь мне искупить свою вину. – Он схватил ее за руку.
– Мне нужно идти. – Бьянка отняла руку и поспешила прочь.
Теперь уже мне приходилось спешить изо всех сил, чтобы не отстать от матери. Обернувшись, я посмотрела на своего отца, испытывая странную смесь чувств: любопытства, обиды, страха. Он смотрел нам вслед, и его золотисто-рыжие волосы искрились на солнце.
Мать провела беспокойную ночь. Она расхаживала по комнате, заламывая руки и покусывая губу. К нашим воротам на канале причалила гондола Зусто да Гриттони; мать послала лакея сообщить, что ей нездоровится. Мгновением позже Бьянка встрепенулась, словно желая вернуть слугу обратно, а потом обессиленно опустилась в кресло, комкая в руках носовой платок. Лицо ее выглядело таким бледным и встревоженным, что мне захотелось хоть как-то утешить ее. Я потихоньку подошла к ней и устроилась на скамеечке у ее ног, а потом привстала и погладила мать по голове.
Она прижалась щекой к подлокотнику кресла. Приободрившись, я стала аккуратно вынимать заколки из ее прически, медленно разбирая сложную конструкцию из прядей, лент и драгоценных камней. Волосы ее каскадом обрушились вниз, теплые, шелковистые и пахнущие амброй. Я вновь погладила ее по голове. Она спрятала от меня лицо, и я слышала лишь ее частое и неровное дыхание. Мне показалось, что она плачет.
Мы долго сидели так при свете углей, сбросив туфли. Я слышала, как колокола прозвонили к вечерне. Мне хотелось есть, но я боялась нарушить хрупкие узы нежности, соединившие нас. А потом в комнату неслышно вошел лакей.
– К вам посетитель, синьорина. Я сказал ему, что вам нездоровится, но настаивает на том, чтобы повидаться с вами.
Мать подняла голову.
– Его имя?
– Эгидио из Малено, синьорина.
Лицо матери осветилось радостью.
– Он пришел!
Она вскочила с кресла и побежала к двери, босая и с распущенными золотистыми волосами. Обычно, готовясь принять визитера, мать закапывала белладонну в глаза, чтобы расширились зрачки, жевала листочки клевера, чтобы освежить дыхание, и умащивала тело амброй для придания благоуханного аромата. Но сейчас она даже не посмотрелась в зеркало на каминной полке.