– Наконец-то ты проявила признаки жизни! Мне следовало сделать это… уже давно.
Он ударил ее снова, называя ужасными именами – каргой, шлюхой, грязной лживой сукой, – сопровождая каждое слово ударом. Мне казалось, это продолжается целую вечность. Я спряталась за бархатный полог, зажав уши руками, но звуки все равно долетали до меня, а тело мое ощущало каждый рывок и скрип кровати.
Закончив, он встал.
– А теперь ты доставишь удовольствие моим слугам, а потом, после них, и своим тоже, в качестве награды за их верную службу мне. Знай же, дорогая моя, что мы обшарили весь город в поисках самых грязных, вонючих и заразных мужчин, каких только смогли найти. Они все готовы попробовать тебя. Но прежде чем начнется потеха… Где твоя дочь, Бьянка? Когда я видел ее в последний раз, она показалась мне соблазнительной лакомой штучкой. И до сих пор девственница, надо полагать.
– Нет! Вы не посмеете.
– Еще как посмею, – отозвался он. – Я вот уже некоторое время слежу за нею и думаю, что она вполне заменит тебя, когда твоя красота начнет увядать. Что, к моему глубокому сожалению, дорогая, уже случилось. Кроме того, ты мне прискучила. Признай, что лучшие твои годы уже позади. Сколько тебе сейчас? Двадцать семь? Двадцать восемь? А твоя дочь вот-вот вступит в самую пору расцвета. И мне доставило бы несказанное удовольствие познакомить ее с радостями плотских утех.
– Нет! – Мать спрыгнула с кровати на пол, но удар в лицо швырнул ее обратно.
В комнату, топоча башмаками и толкаясь, хлынули слуги. Мать плакала, умоляла и стонала, даже попыталась бежать, но двое мужчин лишь смеялись над ней – один прижал ее к постели, а второй взгромоздился сверху.
Зусто да Гриттони тем временем вошел в мою спальню. Я увидела его украшенные вышивкой башмаки в нескольких дюймах от своего лица. Я лежала неподвижно, и лишь бесконечный скрип, скрип, скрип кровати терзал мой слух.
Зусто вернулся в спальню матери.
– Ее там нет. Где она?
Мать не ответила. Она дышала коротко и с хрипами. Мужчина на ней рычал, как дикий зверь.
– Где она?
– Ушла, – едва слышно отозвалась мать.
Это было последним словом, которое я услышала от нее за долгое время.
Всю ночь напролет в комнату матери один за другим, бесконечной чередой, входили мужчины.
Я видела лишь их ноги. На одних были башмаки мягкой кожи, красные, темно-зеленые или коричневые с большими пряжками. На других были солдатские сапоги. Однажды я увидела край черной сутаны священника. Многие были босиком, с грязными ногами и ногтями.
Мать плакала и стонала, а меня буквально сводил с ума постоянный скрип, скрип, скрип ее кровати. Я ничего не могла поделать, и мне оставалось лишь крепко зажмуриться и зажать уши ладонями.
Постепенно темнота начала рассеиваться, и в спальню матери проникли первые лучи рассвета. Бесконечный парад ног наконец-то прекратился. Зусто да Гриттони, всю ночь наблюдавший за экзекуцией из кресла, в котором так часто сидели мы с матерью, встал и подошел к кровати. Я услышала, как он плюнул на нее.
– Ты, грязная лживая шлюха, получила то, что мы называем «королевскими тридцать девять». Надеюсь, тебе понравилось. Если кто-нибудь спросит тебя, скажи ему, что такая участь ждет всех, кто предает семейство Гриттони. А своей славной дочурке передай, что она может обратиться ко мне за защитой, если, конечно, научится ублажать меня лучше тебя. А теперь убирайся отсюда.
Белладонна
Венеция, Италия – май – август 1508 года
Ярость дала мне силы увести ее прочь. Мать едва передвигала ноги, что было неудивительно. Я буквально волоком вытащила ее из постылого дома и свернула в первый же темный переулок, в котором мы и спрятались. В руке она сжимала клок золотисто-рыжих волос. С одного конца к нему был привязан окровавленный обрывок бледно-розовой ткани. Я попыталась отобрать его у нее, но она не желала с ним расставаться. Это были волосы моего отца, уж это-то я понимала. Эх, если бы отец не вернулся назад… Словом, он и впрямь оказался темным странником, вестником боли и несчастья.
Когда вновь сгустились сумерки, я повела мать – неуверенно, медленно, шаг за шагом – подальше от звона церковных колоколов, вглубь хитросплетений улиц и переулков Сан-Поло[110]. Не могу передать словами свое состояние. Я замерзла до костей и не чувствовала ни рук, ни ног. Колени у меня подгибались, а тело сотрясали приступы сильной дрожи. И за все это время мать не произнесла ни слова, не выпуская из рук клочка вырванных с корнем волос. На бледном, изуродованном кровоподтеками лице глаза ее казались мутными зеленоватыми речными камушками.
110
Один из шести исторических районов Венеции. Расположен в центре, между Сан-Марко и Санта-Кроче. Название переводится как «Святой Павел», связано с находящейся здесь одноименной церковью.