Первым, на что я обратила внимание, был запах рвоты.
– Мама? – я тревожно вглядывалась в темноту. Ответа не было. – Мама?
Я на ощупь попыталась зажечь свечу. Руки дрожали, мне вдруг стало страшно. Искры сыпались и гасли, но в их неверном свете я разглядела мать, лежащую навзничь на подушках. Глаза ее были устремлены на меня. Сердце готово было выскочить из груди. Я вновь и вновь ударяла кресалом, пока, наконец, не запалила лучину, а потом и свечу и повернулась, чтобы взглянуть на нее.
Мать была мертва. Рот у нее приоткрылся, и на подбородке засохла рвота. Глаза жутко вылезли из орбит. На ладони безжизненно откинутой в сторону руки лежала прядь волос моего отца. Рядом с другой валялся пустой флакон из-под капель белладонны. Белладонна была ядовита. Уж это-то я о ней знала, потому что мать вечно предупреждала меня, чтобы я не вздумала пить ее.
Ноги словно приросли к полу, я стояла и смотрела на нее. В глазах ее застыло осуждение. Так мне, во всяком случае, казалось. Не отрывая от нее взгляда, я попятилась к дальней стене и принялась слепо шарить за плитой, нащупывая мешочек с затяжкой у горловины, в котором хранились драгоценности. Привязав его к поясу, я все так же не оборачиваясь, спиной вперед вышла из комнаты и захлопнула за собой дверь. Соскользнув по стене на пол, я уткнулась лбом в колени и застыла, не в силах думать и чувствовать. Мне хотелось лишь одного – раствориться и исчезнуть во тьме.
Я просидела так всю ночь. И только робкие лучи рассвета, прокравшиеся на лестницу, вывели меня из оцепенения. Я с трудом поднялась на ноги, спустилась вниз и принялась барабанить в дверь хозяйки до тех пор, пока она не проснулась и не приоткрыла ее.
– Что тебе нужно? – проскрипела она.
– Мне нужна ведьма.
В тусклых карих глазах вспыхнуло любопытство. Она склонила свою пегую голову к плечу.
– Это стоит денег.
Сунув руку в карман, я извлекла оттуда несколько scudi[114], которые носила при себе. Она внимательно осмотрела их, потерла большим пальцем края, чтобы убедиться, что они не обрезаны, после чего сообщила мне:
– Лучшая ведьма из всех, кого я знаю, – Старая Сибилла. Говорят, что ей уже тысяча лет и что когда-то она возглавляла шабаш ведьм на Апеннинах, прежде чем инквизиция прогнала ее оттуда. Но ты держи ухо востро – если ты ее обманешь, она вырвет твое сердце и съест его.
Да, судя по всему, Старая Сибилла – та, кто мне нужен.
Глаза ведьмы были черными и непроницаемыми, а длинные распущенные волосы – совершенно белыми, как у древней старухи, хотя осанка ее оставалась прямой, а на темной оливковой коже не было ни морщинки, за исключением глубокой складки между бровей, которая пересекала лоб справа налево. Губы у нее ссохлись и потрескались, и, когда она открыла рот, чтобы заговорить, я заметила, что от зубов у нее остались лишь сточенные пеньки.
– Итак, дитя мое, чем я могу тебе помочь? – прошамкала ведьма.
– Я хочу отомстить кое-кому, – ответила я.
– И ты уверена, что хочешь связываться со столь темными делами? Разве ты не можешь плюнуть ему в суп или подложить колючку в башмак?
Я окинула ее презрительным взглядом.
– Я хочу, чтобы он страдал и мучился вечно.
Она изумленно выпятила губу.
– Значит, тебе нужна сильная черная магия. Похоже, ты очень сильно ненавидишь его.
– Да.
– А деньги у тебя есть?
Я не стала доставать последние scudis, завалявшиеся у меня в кармане. Приподняв юбку, я отодрала от подкладки кольцо с рубином – самую дорогую драгоценность, какой владела мать. Я поднесла его к свету и показала Сибилле. Та выразительно приподняла левую бровь, отчего складка между бровей стала глубже. Теперь я знала, как и откуда она взялась.
– Должно быть, ты очень сильно его ненавидишь.
– Да, – повторила я.
– Как тебя зовут, дитя? – поинтересовалась Сибилла.
Закусив губу, я отвернулась. Близился закат, и мы сидели в ее саду. Воздух был полон благоуханием крупного белого цветка, склонившегося со стебля, как труба Страшного суда. Гигантские мотыльки бились в стекла фонарей, висящих под арочными сводами ее патио[115]. К небу, над остроконечными крышами Сан-Поло, был пришпилен узкий серп луны.