– Колдовские знания у ведьм передаются от матери к дочери. У тебя нет матери, а у меня нет дочери. Так что будем считать, что мы с тобой вовремя нашли друг друга.
Фабриция умерла перед рассветом. Сибилла завернула ее тело в простыню, и двое мужчин перенесли его в гондолу.
– Сбросьте ее в канал или лагуну где-нибудь подальше отсюда, – распорядилась ведьма. – Будьте осторожны.
Шли часы, а мужчины все не возвращались. Над городом плыл заунывный колокольный звон, и нескольку раз где-то поблизости раздавались плач и стенания, а однажды до нас донеслось жалобное мяуканье кошки. А мы с Сибиллой были заняты тем, что прятали свои драгоценности и самые ценные вещи. Вскоре, однако, ведьма настолько ослабела, что уже не могла стоять на ногах и прилегла, дрожа от озноба. Мне не хотелось ухаживать за нею, но выходить на улицу мне хотелось еще меньше. Там теперь непрерывно звучали плач и крики. Все случилось очень быстро. Только вчера Басси вернулся с рынка и сообщил, что в городе ходят упорные слухи о том, что чума вернулась вновь. Сибилла сказала мне, чтобы утром я не разносила посылки и не ходила в бордель, а осталась дома. Я с радостью согласилась, потому что жара стояла просто невероятная, и я с удовольствием предвкушала вечер в своей спальне, который собиралась провести за книгами. И вот костлявая девственница мертва, а Сибилла заболела. Как такое могло произойти? Неужели у нее нет заклинаний, способных отогнать чуму?
– Дай мне воды… – прохрипела Сибилла. Я подала ей чашку, но при этом старательно закрывала нос и рот рукавом. – Помоги мне…
Она попыталась сесть. Мне не хотелось прикасаться к ней. Странные черные пятна обезобразили ее лицо, и я заметила багровую опухоль у нее на шее, под самым ухом. Я поднесла чашку к ее губам, и она сделала маленький глоток, а потом закашлялась. Я попятилась, старательно отворачивая лицо.
– Дягиль в вине… и пожуй зубок чеснока, – прохрипела она, когда приступ кашля прекратился. – Они еще не вернулись?
Я покачала головой и отступила на шаг. Она тяжело вздохнула и легла. Я же вышла в сад на жаркий солнечный свет и стала мять в руках травы, вдыхая их аромат. Отовсюду доносился звон колоколов. Мне было очень страшно, и я заплакала. Мне не хотелось умирать.
Солнце стояло в зените, когда кто-то забарабанил в нашу входную дверь. Служанки разбежались еще ночью, так что в доме оставались лишь я да умирающая ведьма. Пришлось идти открывать, что я и сделала с большой неохотой.
Снаружи стоял чумной доктор. Он стучал в дверь концом длинного кривого посоха. На нем был черный, пропитанный парафином халат, ниспадавший на высокие кожаные сапоги, широкополая шляпа и белая маска с длинным кривым носом-клювом. Вместо глаз у него на солнце сверкали стекляшки. За его спиной маячили двое грязных типов, прикрывавшие лица какими-то тряпками. Они волокли тележку, на которой были свалены трупы, и над ними с жужжанием вились мухи. Тела были обнажены, и жуткая груда являла собой отвратительное нагромождение торчащих рук, ног, спин и ягодиц. На самом верху лежал мужчина с огромным животом. Пока я в растерянности смотрела на него, он вдруг застонал и попытался приподнять голову, и один из труповозов отшвырнул его обратно ударом дубинки.
Толстяком был Басси, наш повар. Я не могла оторвать от него глаз, машинально подмечая распухшие бубоны[123] на шее, в паху и под мышками, и темные пятна, похожие на синяки, усеивающие его огромный вздувшийся живот.
– В вашем доме чума, – глухо прозвучал из-под маски голос доктора. – Вытаскивайте сюда своих мертвецов.
– Здесь нет никакой чумы. Ступайте прочь!
– У двоих ваших слуг обнаружены ее симптомы. Все белье и одежда должны быть сожжены, а дом – заколочен. Вас и всех остальных, кто живет здесь, отвезут на Лазаретто, остров, где вы проведете сорок дней и сорок ночей. Если вы останетесь живы, вам будет дозволено вернуться в Венецию.
– Вот только возвращаются очень немногие, – злорадно оскалился один из труповозов.
Я попыталась остановить его, но доктор оттолкнул меня в сторону и вошел в дом. Санитары последовали за ним, срывая со стен бесценные гобелены и занавески, сваливая в общую кучу подушки и постельное белье и выбрасывая их на улицу. Я плакала, глядя на свои новые бархатные платья и батистовые ночные сорочки, вылетавшие в окно. А потом доктор обнаружил Сибиллу, стонавшую и метавшуюся в жару в своей постели. Резким окриком он подозвал к себе санитаров, и они снесли старуху вниз.