У нас на глазах Мальмгрен превратился в живей труп, обтянутый темной кожей.
Все бледнее делался призрак надежды на то, что мы дойдем до земли. Наше питание было недостаточно. Необходимо было увеличить рацион. Но Мальмгрен категорически запретил нам это. Он даже сказал, что придется на днях уменьшить и эту порцию. Это было абсурдом! Урезать порцию! Тогда мы совсем не сможем двигаться! Поэтому я сделал вид, будто не замечаю, как он на привалах, когда мы спали, на коленях подползал к нашим заплечным мешкам и подкладывал в них кое-что из своего запаса пищи. По-моему, это было справедливо!
На нашем пути вставали все новые льды. Ровных полей, по которым мы могли бы передвигаться более быстро, не было видно. Мальмгрен ошибался или лгал, чтобы нас обнадежить, уверяя, что до земли уже не так далеко. Быть может, он и в себе хотел поддержать угасающую надежду?
Но какую надежду на спасение может иметь человек, ноги которого распухли и почернели? Мальмгрен уже не шел - он полз на четвереньках. Изредка он пытался сделать несколько шагов, но тут же падал на лед. Откровенно говоря, я даже не представляю себе, как хватало у него сил ползти за нами. Теперь уже не он вел нас, а мы тащили его. Мы двигались медленно, непозволительно медленно. Время уходило безвозвратно. Так не могло продолжаться!"
На этом прерывалась корреспонденция. В пачке газет не было продолжения. Французские, немецкие, английские и особенно американские газеты по-прежнему задавали страшный вопрос: "Съели ли они Мальмгрена?"
Поднявшийся в палате Свэна спор стал таким оживленным, что врач пригрозил запретить чтение вслух.
С этого дня уже вся больница с нетерпением ждала следующей партии норвежских газет, и когда среди них Свэн нашел продолжение перепечатки из советской прессы, в его палате снова собралась вся больница.
9
- "И однажды после ночлега Мальмгрен не смог подняться даже на четвереньки..." - негромко прочел Свэн.
В палате воцарилась такая тишина, что был слышен шелест дрожащего в руках Свэна газетного листка.
- "Он ничего не говорил и только виноватыми глазами глядел на Мариано. Мы тоже молчали и ждали, что будет дальше.
Оставаться с больным - значило отказаться от надежды когда-нибудь достичь земли, увидеть людей, жить! А кто дал нам право отказаться от жизни?
Двигаться ей навстречу вместе с Мальмгреном - значило нести его на себе. А я чувствовал, что теряю силы с каждым днем, не говоря уже о Мариано, который слабел быстрее меня. Когда мы уходили, Мариано был самым крепким, он был самым здоровым. Теперь от него осталась тень. И что самое скверное - он начинал распускаться. Я каждую минуту ждал, что Мариано, как старший офицер, сделает мне какое-нибудь нелепое предложение, продиктованное малодушием и слабыми нервами.
Так торчали мы около Мальмгрена и ждали, что будет дальше. Он молчал. Я сказал: "Вставайте. Нам надо идти, каждая минута дорога".
Мальмгрен, не глядя на меня, сказал Мариано: "Вы видите, дальше идти я не могу. Бесполезно терять со мною время. В этих льдах больной - мертвец. Я умру - это неизбежно. Для меня смерть не неожиданна, я к ней готов. Вы должны взять себе мое платье и остатки продовольствия. Это облегчит вам дорогу к земле, а я без них скорее умру".
Я-то думал, что придется бороться с его желанием жить, придется его уговаривать освободить нас, придется оставить ему продовольствие и платье. И теперь, услыхав приговор Мальмгрена, произнесенный над самим собой, я ждал, что слезы брызнут у него из глаз. Но глаза его были сухи. Плакал не он, плакал Мариано. Ах, мой друг Мариано, такой большой, крепкий человек, а нервы - как у девушки!
Но у меня крепкие нервы, и я должен был жить. Я сказал Мальмгрену: "Вы наш начальник, мы обязаны вам подчиниться. Мы возьмем ваш провиант и ваше теплое платье. И мы пойдем к земле. У вас, вероятно, есть там близкие. Что должны мы им передать?"
Мальмгрен, подумав, отстегнул от пояса вот этот походный компас. "Это подарок матери. Я получил его, когда был еще мальчиком и любил бродить по горам родной Швеции. Ему много лет, столько же, сколько моей любви к путешествиям. Моя старушка всегда боялась за меня и говорила, что этот медный старый компас будет служить талисманом, с которым я пройду через все испытания. Верните его матерн и скажите, что ее благословение помогло мне пройти почти через все испытания..."
Мальмгрен протянул компас Мариано. Но компас взял я. Мариано мог только плакать, как девчонка. Мальмгрен обнял его и утешал, как ребенка. Он просил Мариано взять его теплое платье. Но для Мариано не было доводов разума. Он слушался только нервов и отрицательно мотал головой. Тогда я взял себе вещи Мальмгрена. В его мешке оказался еще полный месячный паек. Он был осмотрительнее нас и не съедал своей порции. Теперь он сказал: "Уходите! Уходите как можно скорее! Вам дорог каждый час. А мне торопиться уже некуда".
Мариано плакал. Я боялся, что он вообще останется около Мальмгрена, и пригрозил, что уйду один, забрав все продовольствие. Мы собрались. Нервный припадок отнял у Мариано много сил, и он стал плохо двигаться. Но когда мы собрались уходить, Мальмгрен остановил нас усталым движением руки.
"Прошу вас, - сказал он, - об услуге. Сделайте для меня то, на что имеет право человек. Это слабость, конечно, но слишком глубоки в нас корни земли. Мне хочется лежать в могиле, а не валяться здесь на льду. Вырубите яму. Я лягу в нее. При первом же шторме мое тело зальет водой, и я буду замурован в ледяной могиле. Право, друзья, эта работа не потребует от вас много времени..."
Мальмгрен отвернулся, и мне показалось, что на последних словах голос его дрогнул. Чтобы разогнать мрачное настроение, я попробовал пошутить: "Вы будете лежать, как глазированный фрукт".
Но Мальмгрен, видимо, не понял шутки. И мы с Мариано принялись за работу.
Исполнив его просьбу, мы пошли. Когда мы подходили к краю льдины, на которой находилась могила, мне пришлось крепко вцепиться в рукав Мариано, чтобы не дать ему сделать глупость. Над краем ямы, вырубленной нами, виднелся только профиль Мальмгрена".