– Иди сюда… иди сюда.
Он вздрогнул, окончательно проснулся и бодро потопал к завтраку – склевать горсть утренних зёрен и обрести силу Геркулеса.
Сытный запах был приятен, он понял, что голоден, и маленькими порциями слизывал с ложки еду. В пустом животе громыхнули гулкие шары и укатились вниз, освобождая место душистой каше.
– Изнасилованный жизнью! – хмыкнул он, насыщаясь, не жуя, тёплой, густой массой. – Мы поцеловались с ней и изнасиловали друг друга! А сейчас я слизываю и слизываю – «слизняк» какой-то! Зато жевать не надо!
Изредка попадались в каше волглые чешуйки, липли к дёснам, зубам.
– Как плохие воспоминания, – подумал он, но не расстроился, просто откладывал на край тарелки колючие, назойливые и неуступчивые частички.
Вся неказистость жизни вокруг была фоном, вроде бы неприметным для него, но копилась в глубине души, и однажды невесть откуда наезжало тяжёлым катком угнетённое состояние. Он стремился преодолеть его, словно из-под толщи мутной воды выскочить на поверхность, чтобы не взорваться изнутри от долго сдерживаемого дыхания. Взлететь туда, где светло и радостно от вкусного кислорода и высокого неба, глотнуть его, становясь сильнее, и смело плыть дальше сажёнками, не боясь, что унесёт быстрым течением далеко от намеченной цели и сделает все усилия бесполезными.
Это состояние какое-то время гнуло его к земле, и с возрастом он стал понимать, что меняется давление, переменчива погода, а всё вместе стало так зыбко и зависимо одно от другого, и он уже зависим от того, что раньше вообще не замечал.
Нападал на него непредсказуемо «синдром вагонного попутчика», настойчиво тянуло пообщаться, хотелось поделиться с кем-то, рвалось неудержимо наружу «словесное недержание».
– Увидел человека в толпе, хочешь с ним поговорить – подойди и поговори, – вспоминал он слова Уитмена, примиряющие его с собственными сомнениями.
Он мог привести множество разных цитат, практически к любой ситуации, это иногда сильно выручало, если в компании просили произнести тост «по случаю».
Он вставал не спеша, видно было, что собирался с мыслями. Начинал издалека, плавно заводил речь о другом, старался не улыбаться, особенно если финал задумывался смешным, лишь глазами давая это понять, многие попадались на эту удочку, и тогда от его серьёза застольцам бывало ещё смешнее.
Был в нём скрытый артистизм, не выпяченный, а так, «под разговорец», настроение и компанию. Однако именно с людьми случайными, на пробеге, а таковых встречается больше всего, потому что придуманная им острота обыгрывалась многократно. Отшлифовывалась долгое время в частых повторах, приводя его в восторг своим неожиданным вторым смыслом, и повторы требовались постоянно, но знакомые не всегда разделяли такую оценку и, бывало, даже вслух говорили, не выдерживали:
– Алексей, ты же в сотый раз нам этот каламбур рассказываешь!
Чему он искренне, по-детски удивлялся и обижался молча, не помня предыдущих озвучиваний, досадуя такой «куриной слепоте». Хотя согласитесь, в таком отношении к слову был – «абсолютный слух» на слова, или что-то детское, когда ребёнок раз за разом просит поставить одну и ту же кассету с песней или сказкой. Что-то он там находит, неприметное взрослым, открывает или – «отрывает», достаёт из глубины и то, что было изначально, возвращает, отскабливая налипшую грязь с затёртого слова, ставшего привычным для взрослых ушей.
Была в нём и ещё одна черта – он мог до неприличия долго вглядываться в предмет или лицо, поразившее чем-то необычным, репродукцию, малую искорку на блестящем изгибе дверной ручки, подлокотнике кресла, завитушке рамы. Словно это был вход в загадочное пространство, чего другие не замечали, а для него было чрезвычайно важно, потому что он собирался это запечатлеть.
В такие моменты он испытывал лёгкое волнение, отключался от окружающей реальности. Отвечал невпопад, молча восторгаясь обнаруженным ненароком. Оно так увлекало воображение и манило его в невероятные лабиринты, что присутствующие даже ревновали к такому его «выпадению». Особенно если это было чьё-то лицо, а тем более – женское. Старались перефокусировать его внимание, говорили:
– В конце концов, Алексей, что ты так вперился – это неприлично! Дырку во лбу высверлишь!
Но он лишь странно улыбался и молчал.
Ничего особенного в этом он не усматривал и обид всерьёз не принимал, потому что никакого коварства не таил.
– Уметь примечать невидимое – значит быть мудрым, а учитывать это – значит быть благородным, – отговаривался он высказыванием китайских мудрецов, но ни мудрым, ни благородным, в смысле происхождения, не был, да и сам себя таковым не считал. Просто это была очередная цитата, он использовал её как неоспоримый аргумент. Но бывало, что какую-то свою мысль он выдавал за цитату, преподнося в виде восточной мудрости, и, если никто не возражал, начинал тихо радоваться в душе, понимая, что мысль получилась удачной и он словно принадлежит к всемирному сонму мудрецов.