Проведши около 15-ти часов в избе холодной, но дымной, в сообществе телят, куриц (не говоря уже о мелкопоместных тараканах), родильницы, лежащей на печи с трехдневным младенцем, пустились мы на другое утро в Пензу. Мороз не слабел, но погода была тише. В девятом или десятом часу приехали в Пензу, остановились на въезде города у Сушковой. Я отправился в собор. Теплая церковь, темная как пещера. Верхняя, летняя, говорят, хороша. Оттуда на Иордань.
Архиерей Ириней. Отец его серб, мать – молдаванка. Воспитан был в Киеве. Прекрасной наружности и что-то восточное: в черных глазах и волосах, в белых зубах и в самых ухватках. Выговором и самыми выражениями напомнил он мне Василия Федоровича Тимковского, с которым он учился и коротко знаком. Он был в Яссах и в Кишиневе. Скоро вышел в архиереи. Обращения приятного. В разговоре предавал проклятию Вальтера Скотта, в особенности за роман Крестовые походы.
Вечером было собрание немноголюдное. Зала довольно велика и хороша. Загоскина вдова – сестра Васильковской; Всеволожская, урожденная Клушина, – племянница автора (Умовение ног); муж ее – сын Всеволожской-Огаревой. Очкина, жена купца, бывшая девица Приоре, воспитанная у генеральши Сольден. Девицы Болдыревы, Золотарева (пензенская Офросимова) с двумя дочерьми; вдова Бекетова, сестры ее Араповы, сестры Пимена Арапова, Еврейновы. Ховрина была в деревне. Новое удостоверение, что Ансело прав и что женский пол наш лучше нашего.
Братья Ранцовы, жена одного Вельяшева, сестра Александра Петровича. Губернатор Федор Петрович Лубяновский; вице-губернатор Антонский, племянник московского. Полициймейстер Путята дает дому сгореть как свечке. Недавно сгорел таким образом дом предводителя губернского, женатого на Араповой. На полицию очень жалуются. Старушка Вигель, мать нашего, больная в постеле, женщина, кажется, умная и в городе уважаемая. Один сын ее женат на Чемизовой, упоминаемой в скандальезной хронике пензенской. Дочь за Юматовым. Говорят, прокуратница; другая дочь блаженствует в старых девах. Внук, служивший в гвардии.
Губернатор не любим. Идет молва, что потакает ворам и не из простоты. Человек умный, хотя, вероятно, ума не открытого и не возвышенного. В старые годы перевел Телемака и напечатал его. Несколько лет тому принялся за исправление перевода, но за делами службы не успевает кончить труда. Дела у него идут поспешно и все собственноручно. Перевел также несколько мистических книг. Выдал свое путешествие, которое, если не именным указом, то министерским приказом (Кочубея) было раскуплено начальствами и в губерниях, так что он собрал довольно значительную сумму в то время, когда авторы лучшие писали у нас только из чести.
Пензенский театр. Директор Гладков, Буянов, провонявший чесноком и водкой. Артисты крепостные, к которым при случае присоединяются семинаристы и приказные. Театр, как тростник от ветра колыхаясь, ветхий и холодный, род землянки. В ложи сходишь по лестнице крючковатой. Освещение сальными свечами, кажется, поголовное по числу зрителей. На каждого зрителя по свечке. В мое время горело, или лучше сказать, тускнело свеч 13.
Я призвал в ложу мальчика, которого нашел при дверях, и назначил его историографом и биографом театра и артистов и содержателя. Кто эта актриса? – Саша, любовница барина. Он на днях ее так рассек, что она долго не могла ни ходить, ни сидеть, ни лежать. – Кто эти? – Буфетчик и жена его! – Этот? – Семинарист, который выгнан был из семинарии за буянство. – А этот? – Бурдаев, приказный, лучший актер. – А этот? – Бывший приказный, который просидел год в монастыре, на покаянии. Он застрелил нечаянно на охоте друга своего Монактина, также приказного.
По несчастью, Гладков имеет три охоты, которые вредят себе взаимно: охоту транжирить, пьянство и собачью.
Собаки его не лучше актеров. После несчастной травли он вымещает на актерах и бьет их не на живот, а на смерть. После несчастного представления он вымещает на собаках и велит их убивать. Вторая охота его, постоянная, служит подкреплением каждой в особенности и совокупно. Впрочем, Саша недурна собою и немногим, а может быть, и ничем не хуже наших императорских. Актер также недурен. Давали Необитаемый остров, Казачий офицер и дивертисмент с русскими плясками и песнью «за морем синичка не пышно жила». Вообще мало карикатурного, и должно сказать правду, на московском театре, в сравнении столицы с Пензою и прозваньем Императорским с Гладковским, более нелепого на сцене, чем здесь.