В старину, сказывают, до утра площадь кипела народом, теперь в десять часов вечера толпа уплывает и площадь очищается. Мы одни, залетные гости, засиживаемся или загуливаемся иногда до 12-го часа, среди нескольких искателей счастья, которые подбирают на площади разный сор, лоскутки бумаги и догоревших сигар, на завтрашнее дневное пропитание, или людей, нашедших уже счастье и спящих крепким сном на стульях и на камнях лестницы и подножий колонн.
Вообще много бедных и все очень вздорожало. Для окончательной характеристики Piazza нельзя не упомянуть о скамьях и соломенных стульях, на которых следует сидеть. Вспомни слова Карачиоли: должно полагать, что у итальянцев и итальянок некоторая часть тела также туго обита сафьяном, а для нас эти седалища – настоящие орудия пытки, вероятно, остатки древней мебели, на которой инквизиция усаживала гостей своих в приемные дни.
Теперь с площади отправимся домой. Гондола ждет нас у Piazzatta.
Ночь лунная, небо и море как зеркало, освещенное огнями. Грешно не сказать им спасибо и не воспользоваться праздником, которым они тебя угощают. Прежде чем воротиться домой, поплывем мимо великолепного и темного Георгиевского Маиора, т. е. S. Giorgio Maggiore in isola, в сторону публичного сада, которым Наполеон (опять-таки настоящий, а не фиглярный) осенил голову немного лысой адриатической красавицы. Очаровательно!
Вдали, за Лидо и за Murazzi, кипит, бушует море, и грохот его до нас доходит, а нас даже нисколько не укачивает, не убаюкивает лодка, которая молчаливо скользит по голубой, серебряными узорами вышитой скатерти. Мы повернули к храму Maria della Salute, вплываем в Canal Grande и причаливает к Cale Barbier, которая родилась с тем, чтобы быть Palazzo Venier, но не достигла своего великого назначения. Тут мы живем. И как судьба сочетала с именем Пашковых. Тут живет с дочерьми и Мери Пашкова, урожденная Баранова, и мы живем дружно и семейно.
Для Венеции у нас две редкости: терраса над каналом с двумя павильонами и сад между ними и домом нашим. Дамы пьют чай, барышни поют итальянские и русские песни, я курю сигару и, разучившись волочиться за земными красавицами, волочусь за небесной и в любви объясняюсь с луной, пока еще прозою, но рифмы уже бурчат во мне и скоро будет извержение, чтобы не сказать испражнение.
Впрочем, трудно воспевать Венецию. Она сама песня. И как ни пой ее, она все-таки тебя перепоет. Я думаю, и Паганини не взялся бы аккомпанировать на скрипке своей соловью. Он заслушался бы его, да и баста.
Как я говорил тебе, теперь здесь мертвый сезон. Театр della Fenice закрыт, и, вероятно, не дождусь открытия его. Для необходимого продовольствия публики дают оперы на театрах Galla a S. Benedetto и S. Samuel (здесь и окаянные театры под опекой святых). На последнем бывают и балеты, но пение и пляска довольно посредственны. Танцовщицы здесь имеют дворцы, но не имеют ног. У нашей знакомки Тальони здесь четыре палаццо на большом канале, одно другого лучше, и между ними знаменитое La Doro (а не 1а d'oro, как прежде думали и писали, до открытия свидетельства, что этот дом принадлежал древнему семейству Doro). Один из этих дворцов Тальони подарила приемышу своему князю Трубецкому, который, сказывают, женитьбой своей с ее дочерью много повредил себе в здешнем обществе. Итальянцы очень снисходительны и доброжелательны к любовным слабостям, но эта родовая и наследственная любовь уже пересолила.
Баста! Довольно толковать про Венецию, в которую окунул я тебя и продержал в ней довольно долго. У меня перед глазами три письма твои от 29 июля, 5 и 19 августа. Не помню, все ли три остались без ответа. На всякий случай
А знаешь ли ты, что в Times напечатана моя песня в переводе прозою?
Скажи это Полторацкому. Он поедет в Англию, чтобы приобрести эту библиографическую курьезность.
Здесь княгиня Васильчикова с больной дочерью и другие русские мелькают. Была здесь ваша приятельница Болдырева, которая тебе и сыну твоему приказала кланяться. Что она за синьора? Я разгадать не умел, но, грешный человек, окрестил ее Тамбовской венецианкой. Кажется, борются в ней два начала: Самойловское и Болдыревское.
Нам обещали Радецкого. Хотелось бы мне посмотреть на этот итальянский перевод нашего Суворова.
Здесь нет теперь ни герцогини Беррийской, ни сына ее. Венецианский ужин Вольтера не налицо. Мы осматривали ее дворец, бывший Vendramini.
Редко о котором дворце не прибавишь бывший. Это еще не грустно, а то: Albergo Real, бывший palazzo Mocenigo, Albergo dell'Europa – бывший palazzo Giustiniani, и так далее, ни дать, ни взять, как в нашей белокаменной. Теперь прости и обнимаю, если только есть место распростереть объятья.