А вот что я вписал и Ганке в его памятную книжку: «Слово дано от Бога человеку на благо и с тем, чтобы люди друг друга разумели и вследствие того друг другу сочувствовали и помогали. Слово должно быть орудием мира и братского дружелюбия между народами и между правительствами. Горе тем, которые употребляют этот дар во зло и обращают его в орудие вражды, ненависти, зависти и междоусобий. Мы, славяне, дети слова, расторгнутые ошибкой, чтобы не сказать преступлением истории, все еще родные братья по крови, по слову. Этой живоначальной и неистребимой силе обязан я за наслаждение, которое здесь встретил и с которым беседовал на родном языке с просвещенным и добродушным хозяином этой книги, в которую с радостью и благодарностью вписываю имя свое. На добрую память P.W.»
21-е. С Дрезденом уживаюсь я как с старым приятелем. С удовольствием вижу снова знакомые лица и знакомые места. Почти каждый день, часу в 8 утра, начинаю прогулкой в Grosse-Garten, который великолепно зелен и тенист. 20-го отправился я с Видертом, в 7-м часу утра, в Freiberg, за отысканием следов Ломоносова. Но и эта моя франклинская экспедиция, кажется, останется безуспешной. Ледяные горы немецкой флегмы загородили путь к желаемой цели, хотя и обещали мне порыться еще в старых бумагах покойного профессора Henkel, на которого указал мне Погодин.
Дело в том, что во время Ломоносова Горная Академия еще не была устроена и, следовательно, в официальном архиве ничего отыскать нельзя.
Странно, что имя Виноградова, товарища Ломоносова, осталось в памяти, а следы Ломоносова совершенно простыли. Вот тебе и слава!
Главным начальником в Фрейберге – v. Beust, брат министра, который мне дал письмо к нему. Горный Музей показывал мне August Breithaupt, директор его и профессор минералогии, который недавно был в Петербурге и с большой похвалой отзывается о нашем Горном Корпусе. На Фрейбергских заводах около 8000 работников, а чистого дохода, за вычетом издержек, выручается, кажется, до 80000 талеров.
В Фрейберге жил недавно служивший по горной части Гердер, сын знаменитого писателя, и оставил по себе прекрасную память. На дороге из Дрездена в Фрейберг воздвигнут ему памятник, а сам, по собственному желанию своему, похоронен он вблизи одного из заводов. Сын Шиллера также где-то каким-то ратом (Rath), но говорят, вовсе не в отца.
Книжка 18. (1853, 1854, 1856)
Венеция, 25 октября 1853
Продолжаю прерванный мой дневник. Первую книжку кончил я 19-го октября. В течение этих дней был я с Стюрмерами в Palazzo Albrizzi. Замечательны потолки с изваяниями гениев и амуров во весь рост (из terra cotta), которые в разнообразных положениях поддерживают, развертывают draperies, также из штукатурки. Работа очень художественная и грациозная.
Удивительно, как эта штукатурка не обваливается. Вероятно, стоило больших денег. Из комнаты перекинут мостик через узкий канал в сад. Дворец не на большом канале. Хозяйка дома славилась своей красотой и любовными похождениями и ныне еще, говорят, красавица. Дочь ее, графиню Галвани, которая пошла в матушку, показывают иностранцам на piazza, как первую венецианскую львицу. В литературных и светских преданиях Венеции хранится имя другой графини Albrizzi («Venise» par Jules Le Comte, page 616).
После пошел я через разные мытарства на знакомые мне Zattera. Один из нищих спросил меня: не был ли я болен, что давно не видать меня. Теперь, что переехали мы на полканала, прогулки и нищие мои переменились.
Напрасно полагают, что Венеция вовсе не пешеходный город, не экипажный, там и ходить есть где: улицы преоригинальны, иногда узки, как ружейный ствол, площади, площадки, кое-где довольно широкие набережные. Я очень люблю проникать в эти кишки, в эту довольно животрепещущую внутренность Венеции, где жизнь простонародная круговращается во всей своей деятельности и простоте. В Венеции, как и в прочих городах Италии и Востока, люди разве только ночуют в домах и то не все и не всегда, а все домашние дела, упражнения и испражнения производятся обыкновенно на улице.
Дурасов, сын петербургского сенатора, давал вечером серенаду. Одни чужестранцы и проезжие возобновляют этот старинный обычай и оглашают и освещают струи канала давно умолкшими песнями и погасшими фонарями. Певцы не очень хороши, но все есть какое-то наслаждение лежать в гондоле под сводами Ponte-Rialto, особенно для русского, в ноябрьскую ночь, и слушать созвучия итальянского языка, который уже сам по себе пение и мелодия.
Проезжая мимо дома бывшей г-жи Bensoni (умершей в 1839 г.), певцы неминуемо затягивают известную и знаменитую баркароллу: La biondina in gondoletta, которая в честь ее была сочинена. Вот также бессмертие! Впрочем, она оставила по себе и предание умной и любезной женщины.