Князь Петр Вяземский.
Карлсруэ, 9 января 1854
Не умею выразить вам, почтеннейший и любезнейший граф Павел Дмитриевич, как неожиданно был я порадован новым доказательством вашего благосклонного и дружеского обо мне попечения, и как глубоко отозвалось в душе моей благоволение государя императора к старому, а ныне заочному и бесполезному слуге его. Но вы, надеюсь, отдадите мне справедливость и без слов моих поймите, что в душе моей умею ценить и всегда помнить оказанное мне добро.
Здоровье мое, благодаря Бога, мало-помалу приходит в надлежащий порядок. Может быть, в апреле и в мае придется мне в третий раз обратиться к Карлсбадским водам, чтобы к вам явиться в июне совершенно очищенному от прежних недугов и дури. Теперь, после нескольких поэтических месяцев, проведенных в Венеции, нахожусь в скромном и прозаическом Карлсруэ. Но здесь сын мой с милым семейством и, следовательно, есть другого рода наслаждение в этой тихой семейной жизни.
Знаю, что вы до стихов не охотники, и помню, что в старину смеялись над моими, но, несмотря на то, позвольте мне сообщить вам стихи, которые могут служить доказательством, что если грешное мое тело скитается по разным немецким мытарствам, то душа моя, более нежели когда-нибудь, в России.
Жена моя благодарит вас за добрую о ней память и передает вам сердечное свое приветствие.
Позвольте мне еще раз поблагодарить Вас от души и примите, почтеннейший и любезнейший граф, уверение в моей глубочайшей и неизменной преданности.
Карлсруэ, 16 января 1854
Мы друг другу не писали, но, без сомнения, часто думали с тобой об одном и том же. Хорош твой восстановитель и блюститель общего спокойствия. Как мог ты со своим монархическим чутьем и монархическим исповеданием не разнюхать тотчас этого негодяя, лже-Дмитрия, лже-Наполеона. Он вас всех напугал красным спектром и за этим пугалом воровски взлез на престол? И что воцарил он с собой на престол. То же революционное начало, но тем еще опаснее, что оно прикрыто некоторой благовидностью порядка.
Престол его, добытый пронырством, есть в виду других законных престолов европейских живое нарушение правил и явное торжество революции. Не говорите мне, ради Бога, о 8 миллионах голосов, провозгласивших законность этого престола. Начать с того, что во Франции все ложь, цифры, как и все прочее, и что французы, храбрые на поле сражения, не имеют вовсе гражданского мужества и готовы на всякую подлость политическую, чтобы только обеспечить обед свой в привычном им cafe и вечер свой в привычном театре.
Не знаю, что из этого будет, не ослепляю себя, в виду трудностей, пожертвований и тяжких испытаний, предстоящих России, но надеюсь на благость провидения. И едва ли, по воле его, не суждено России еще раз очистить французский престол от засевшей на нем саранчи. В этом безумном озлоблении, которое пихает племянника (хорош племянник, курвин сын) на Россию, есть какое-то предзнаменование, что если не в славе, то в паденьи,
Провидение готовит ему участь дяди.
19 января
Каждый раз, что мы прибегаем к дипломатической уловке, есть всегда в поступке нашем что-то ребяческое и неловкое. Наш вопрос, в ответ появлению союзных флотов в Черном море с целью, объявленной и циркуляром французского министерства, и посланниками в Царьград, и адмиралами, командующими этими флотами, – совершенно неуместен и в противоположности с характером государя, который любит и привык делать дела на чистоту. Нам дали пощечину на Черном море, с угрозой, что если не уймемся, то будут нас бить, а мы после того спрашиваем Англию и Францию, каков характер и размах обоих правительств. Разумеется, все журналы подняли на смех этот простодушный вопрос. Да к чему же у нас Брунновы и Киселевы, если они не только не объясняют меры, принимаемые правительствами, но данными объяснениями не предваряют нашего правительства о значении и силе, которые чуждые правительства придают этим мерам. Одно средство выйти из этой путаницы есть – вызвать наших посланников из Лондона и Парижа и прекратить все дипломатические сношения. Тогда дела заговорят: а теперь слова действуют и все и всех сбивают с толку.