В последнем стихе есть в самом деле какое-то страстное одушевление.
В одной из своих од он говорит о Елизавете:
Небесного очами света
На сродное им небо зрит.
В другой:
Щедрот источник, ангел мира.
Богиня радостных сердец,
На коей как заря порфира,
Как солнце тихих дней венец;
О, мыслей наших рай прекрасный,
Небес безмрачных образ ясный,
Где видим кроткую весну,
В лице, в очах, в устах и нраве!
Вот строфа, согретая чувством гражданства:
Священны да хранят уставы
И правду на суде судьи;
И время твоея державы
Да ублажат рабы твои.
Соседы да блюдут союзы... и пр.
(Ода девятая.)
Услышьте, судии земные
И все державные главы:
Законы нарушать святые
От буйности блюдитесь вы.
И подданных не презирайте.
Но их пороки исправляйте
Ученьем, милостью, трудом.
Вместите с правдою щедроту,
Народну наблюдайте льготу:
То Бог благословит ваш дом.
Эта строфа из оды на день восшествия на престол Екатерины II. Здесь как будто уже слышится Державин.
У Ломоносова встречаются странные выражения и понятия; например, он заставляет ветхого деньми говорить:
Я в гневе россам был творец,
Но ныне паки им отец.
Вообще, кажется по крайней мере неприличным подсказывать Божеству, если не баснословному, свои собственные мысли и слова. А нередко поэты грешат этою неприличностью.
И, Марс, вложи свой шумный меч.
Прилагательное шумный вовсе не идет к мечу.
И полк всех нежностей теснится.
Полк и нежности также не ладят между собою.
Пучина преклонила волны.